Прохладнее бы кровь и плавников бы пара и путь мой был бы прям

Решила выложить несколько стихотворений других авторов, которые мне нравятся.
У некоторых не знаю авторства. Другие положены на музыку.

* * *
Прохладнее бы кровь и плавников бы пара,
И путь мой был бы прям.
Я поплыла б вокруг всего земного шара
По рекам и морям.

Безбровый глаз глубоководной рыбы,
И хвост, и чешуя.
Никто на свете, даже ты бы,
Не угадал, что это я.

В проеденном водой и солью камне
Пережидала б я подводный мрак,
И сквозь волну казалась бы луна мне
Похожей на маяк.

Была бы я и там такой же слабой,
Как здесь от суеты.
Но были бы ко мне добрее крабы,
Нежели ты.

И пусть бы бог хранил, моря волнуя,
Тебя в твоих путях,
И дал бы мне окончить жизнь земную
В твоих сетях.
1920

Старый дом на Рю Рояль
Первый луч проскользнул меж портьер и упал на паркет
И в янтарном струящемся свете кружатся пылинки,
Но хранят темноту, притаившись в углах, паутинки –
В этом доме не слышно шагов и хозяина нет.
В этом доме уже много лет не звучат голоса,
Зачехленные кресла о прошлом неслышно вздыхают,
Здесь немой клавесин ностальгией о вальсе страдает,
Зеркала в пышных рамах пусты, как слепые глаза.
Серый хлам на полу утопает в столетней пыли,
И ворчливо скрипят не закрытые старые двери,
Позабытые книги на полках совсем пожелтели,
И цветы на коврах потемневших давно отцвели.
В этой комнате раньше стоял полированный гроб,
А в соседней – смеялись и плакали семьдесят кукол,
В той – парили над жемчугом клавиш холодные руки,
А на лестнице слышались легкие звуки шагов.
В этом доме всегда зажигались десятки свечей,
Заставляя полночную тьму по углам затаиться.
Здесь умели любить и страдать, размышлять, веселиться,
И ни ночью, ни днем в этот дом не водили гостей.
Это время давно пролетело как сказочный сон,
То, что было, уже невозможно вернуть и исправить.
Никогда в этих комнатах больше не будет хозяев –
Старый дом в восемнадцатый век безнадежно влюблен.
(по мотивам «Интервью с вампиром». Х.з кто автор)

***
Замолкнул гром, шуметь гроза устала,
Светлеют небеса;
Меж чёрных туч приветно засияла
Лазури полоса.

Ещё дрожат цветы, полны водою
И пылью золотой,
О, не топчи их с новою враждою
Презрительной пятой.
1858
(это стихотворение люблю с начальных классов, с тех пор как прочитала его в учебнике)

Не гляди так, не хмурься гневно.
Я любимая. Я твоя.
Не пастушка, не королева,
И уже не Монашенка я.

В этом сером, будничном платье,
На стоптанных каблуках.
Но по-прежнему жгуче объятие!
Тот же страх в огромных глазах.

* * *
Все темней и кудрявей березовый лес зеленеет;
Колокольчики ландышей в чаще зеленой цветут;
На рассвете в долинах теплом и черемухой веет,
Соловьи до рассвета поют.

Скоро Троицын день, скоро песни, венки и покосы.
Все цветет и поет, молодые надежды тая.
О весенние зори и теплые майские росы!
О далекая юность моя!
1900

ГРОЗА
Была гроза. Гроза как наводненье.
Без отдыха. Все миги, все мгновенья —
Одна сплошная молния ребром.
Один непрекращающийся гром.
Я, столько лет глядящий на природу,
Такой грозы еще не видел сроду.
Казалось, это день и солнце встало,
Казалось, это море грохотало.
Казалось, этот гром и это пламя,
Нечеловечьей злобой рождены,
На землю низвергаются стволами
С затучной марсианской стороны.

Никто не спал. Собака жалась к людям
И вздрагивала вогнутой спиной.
Соседи шебуршали за стеной.
Качались ветви, как от тяжкой боли,
Казалось, содрогался шар земной!

А сын, шельмец, устав на волейболе,
Спокойно спал.

Среди миров в мерцании светил
Одной звезды я повторяю имя
Не потому, чтоб я её любил,
А потому, что я томлюсь с другими.

И в час, когда на сердце не легко,
Я у неё одной ищу ответа,
Не потому, что от неё светло,
А потому, что с ней не надо света.

Песню в аудио формате не нашла, зато есть видео, можно найти на яндексе.
Зарегистрированнные пользователи «ВКонтакте.ру» могут найти песню в исполнении А. Тышлера.

Владей собой среди толпы смятенной,
Тебя клянущей за смятенье всех.
Верь сам в себя, наперекор вселенной,
И маловерным отпусти их грех.
Пусть час не пробил, жди не уставая,
Пусть лгут лжецы, не снисходи до них
Умей прощать и не кажись прощая,
Великодушней и мудрей других

Умей мечтать, не став рабом мечтанья,
И мыслить, мысли не обожествив;
Равно встречай успех и поруганье,
Не забывая, что их голос лжив.
Останься тих, когда твое же слово
Калечит плут, чтоб уловлять глупцов,
Когда вся жизнь разрушена, и снова
Ты должен все воссоздавать с основ.

Умей поставить в радостной надежде
На карту все, что накопил с трудом,
Все проиграть, и нищим стать, как прежде,
И никогда не пожалеть о том;
Умей принудить сердце, нервы, тело
Тебе служить, когда в твоей груди
Уже давно все пусто, все сгорело
И только Воля говорит: «Иди!»

Останься прост, беседуя с царями,
Останься честен, говоря с толпой;
Будь прям и тверд с врагами и с друзьями,
Пусть все, в свой час считаются с тобой.
Наполни смыслом каждое мгновенье,
Часов и дней неумолимый бег, –
Тогда весь мир ты примешь, как владенье,
Тогда, мой сын, ты будешь Человек!

«… Трости надломленной не преломит и льна курящегося не угасит…»
Мф. 12:20

Как яблоня во цвете хороша,
Фатою белоснежною одета!
И я не удержалась – подошла,
Чтоб насладиться запахом и цветом.
И веток не видать – белым-бело…
Рука невольно к дереву тянулась.
О нет, я не желала сделать зло –
К цветущим кружевам лишь прикоснулась.
Но вмиг прикосновение моё
Одну из тонких веточек сломало.
Быть может, ветер надломил её?
Иль силы в этой ветви было мало?
И для неё померк вдруг жизни свет,
Упала ветка сломленная мною.
Не изменился яблоневый цвет,
Но стало меньше веточкой одною…
Другое в памяти своей храню:
Декабрь… морозы… ранний зимний вечер
Пришёл в мой дом, застал меня одну,
И в сумерках я зажигала свечи.
Весёлым они вспыхнули огнём
И против темноты боролись смело
Пусть не могли светить, как солнце днём,
Но мягкий свет жилище тёплым делал.
Сестрички-свечки выстроились в ряд
И словно говорили язычками,
Прекрасен был горящий их наряд,
Но у одной чуть побледнело пламя.
Хотелось мне поправить фитилёк,
Чтобы свече гореть легко и ясно,
Затрепетал взметнувшись огонёк,
Вздохнула тихо свечка… и погасла.
Моя поспешность и неловкость рук
Гореть свече той маленькой не дали.
Угасшая, стояла средь подруг,
А тени на стене заметней стали.
Ветвь и свеча… ни цвета, ни огня…
Большой беды конечно не случилось,
Но всё это – уроки для меня,
Чтоб на примерах жизни я училась.
И ветка яблони цвела б ещё сильней,
И свечка долго бы теплом дышала,
Когда б неосторожностью своей
Я ветви и свече не помешала.
Но не о ветках и не о свечах
Услышит пусть тот, кто имеет уши –
Есть в мире настоящая печаль:
Угасшие и сломленные души…
Они горели из последних сил,
Они цвели несмелым первым цветом,
Но кто-то их сломал и погасил,
Не пожалев ни капельки об этом!
Как просто погасить или сломать
Поступком неразумным или словом,
А нужно чутким сердцем понимать,
Любить людей любовию Христовой.
Надломленного Он бы не сломал,
Чуть тлеющего Он не угасил бы,
Споткнувшийся, с Христом бы не упал,
И слабого Он не лишил бы силы.
Все видели Спасителя глаза,
Он руку простирал к упавшим грешным,
Он раны их спешил перевязать
И возгревал в их душах луч надежды.
Спасённые Христом – и я, и ты,
Должны на Иисуса быть похожи,
Чтоб помогали мы гореть, цвести,
Чтоб Иисус был виден в нас, Сын Божий.
Нам любящими быть господь велит,
Чтоб всех, кто с нами рядом, мы согрели,
Надломленные чтобы вновь цвели,
И гаснущие чтобы вновь горели.

Стихотворение «Ветвь и свеча» мне принесли на листике, отпечатанное с помощью ксерокса. Автор не известен. В сети текст не нашла.

Напрасная колыбельная
Стихи Марины Гершенович
Музыка Елены Фроловой

Все больше нежности и хмеля,
все больше мягкости и дремы
в ночном блуждании метели
в округе улиц, в круге дома.

Все ближе давняя усталость,
все неразборчивее бледность
одной дороги, что осталась
тебе на бедность.

По ней, печаль обняв за плечи,
любовь задумчиво ступает,
найдя единственную встречу,
не засыпает.

И невозможно отогреться,
уснув в предутренней метели.
И для единственного сердца
нет колыбели.

Прослушать и скачать можно тут:
http://www.audiopoisk.com/artist/elena-frolova/?p=1
Песни расположены в алфавитном порядке.

Однажды, видимо спросонок,
Упала Мышь в пивной бочонок
И начала тонуть.
«Тону –у! Спасите кто-нибудь!
Я гибну в жигулёвском пиве!
О, как же смерть моя проста!
Клянусь, была бы я счастливей
Погибнуть в лапах у Кота!»
«Ну что ж! – с окна сказал Котище.-
я вытащить могу вас. Но
Вы сразу превратитесь в пищу!»
«Спаси! Спаси! Иду на дно!
В сто раз милей мне смерть на воле!
Ей-ей, не так она страшна!»
И Мышь от смерти в алкоголе
Была для смерти спасена.
Но, очутившись в страшных лапах,
Дрожа до самого хвоста,
Пивной распространяя запах,
Мышь улизнула от Кота.
«Я съем вас поздно или рано, —
Сказал, облизываясь, Кот, —
Но что склонило вас к обману?
Какой бессмысленный расчёт?
Где ваше слово? Ваша честь?
Вы обещались дать вас съесть!»
«Ах, что вы? — Мышка пропищала. —
Я это спьяну обещала!»

Ложь бывает доброй или злой,
Сердобольной или беспощадной.
Ложь бывает ловкой и нескладной,
Осмотрительной и безоглядной,
Упоительной и безотрадной,
Слишком сложной и совсем простой.

Ложь бывает грешной и святой,
Скромненькой бывает и нарядной,
Выдающейся и заурядной,
Откровенной и нелицеприятной,
А бывает просто суетной.

Ложь бывает страшной и смешной,
То всесильной, то совсем бесправной,
То униженной, то своенравной,
Мимолётной или затяжной.

Ложь бывает дикой и ручной,
Будничной бывает и парадной,
Вдохновенной, скучной и иной.
Правда же бывает только правдой.

Портал Стихи.ру предоставляет авторам возможность свободной публикации своих литературных произведений в сети Интернет на основании пользовательского договора. Все авторские права на произведения принадлежат авторам и охраняются законом. Перепечатка произведений возможна только с согласия его автора, к которому вы можете обратиться на его авторской странице. Ответственность за тексты произведений авторы несут самостоятельно на основании правил публикации и российского законодательства. Вы также можете посмотреть более подробную информацию о портале и связаться с администрацией.

Ежедневная аудитория портала Стихи.ру – порядка 200 тысяч посетителей, которые в общей сумме просматривают более двух миллионов страниц по данным счетчика посещаемости, который расположен справа от этого текста. В каждой графе указано по две цифры: количество просмотров и количество посетителей.

По материалам www.stihi.ru

Неясный свет, и запах цикламены,
И тишина.
Рука, белее самой белой пены,
Обнажена.
На длинных пальцах ногти розоваты
И нет перстней.
Движенья кисти плавны и крылаты,
И свет на ней.
В руке дощечка, залитая воском,
В цветах — окно.
На мраморном столе, в сосуде плоском,
Блестит вино.
Зачем здесь я, в ночи и неодета,
И кто со мной?
Библиотека древнего поэта
Полна луной.
Я подхожу, дрожа, к столу со львами
И говорю:
«Привет тебе. Я не знакома с вами», —
И вся горю.
Склонившись в непривычном мне поклоне,
Я слышу смех.
Из непонятных слов одно — «Петроний» —
Яснее всех.
Далёкий век, другая жизнь и вера.
Я говорю:
«Я помешала. Ты читал Гомера
И ждал зарю. »
В саду вода лепечет монотонно,
Шуршит лоза.
Эстет и скептик смотрит удивлённо
В мои глаза.

Ваши руки пахнут апельсином.
На экране — дальние края.
И в пути, волнующем и длинном,
Всюду вместе, всюду вы и я.
В первый раз я вижу воды Нила.
Как велик он, дивен и далек!
Знаешь, если бы ты меня любила,
Я сгорел бы, точно уголек.
Свет и шум. Глаза болят от света.
Черный кофе буду дома пить,
Думаю, что вы смеетесь где-то
И меня не можете любить.

Книга пахнет духами,
Или пахнут сами слова.
Я бы так хотела быть с вами.
Я одна. Болит голова.
От легких касаний мигрени
В ушах и шепот, и звон.

И вечер совсем осенний.
И вечер в меня влюблен.
У него музыкальные пальцы.
Он играет на стеклах окна.
Он играет, и падают капли,
Точно слезы, на старые пальцы.
Где вы? Что вы? Вы рыцарь ли? Раб ли.
Я сегодня опять влюблена.

Он был напудрен и в гриме.
Он сказал мне, стоя у кулисы:
— Я недавно слышал ваше имя
У одной нашей актрисы.

Кусая свой рыжий волос,
Я спросила: — Да? Ну и что же?
Он ответил, понизив голос:
— Вы совсем на себя не похожи.

Рабочие, нам мешая,
Тащили картонные скалы.
— Я думал, что вы большая,
А вы дитенок малый.

И он ушел на сцену, дождавшись знака,
А я не знала,
Смеяться мне или плакать.
?

Поздно ночью у подушки,
Когда все утомлены,
Вырастают маленькие ушки,
Чтобы слушать сны.

Сны бывают разные. Их много:
Снятся чудеса,
Снятся приключения, дорога,
Реки и леса.

Снятся лыжи, снеговые горки,
Солнечный газон,
Школьная тетрадь, где все пятёрки, —
О, волшебный сон!

Сны текут то явственней, то глуше,
Как ручей, точь-в-точь.
И подушка, навостривши уши,
Слушает всю ночь.

Днём зато, уставши до упаду,
В жажде тишины,
Спит она — будить её не надо, —
Спит и видит сны.

Волна без пены. Солнце без огня.
Зайчата на сырой полянке.
Как это чуждо мне, южанке,
Как это странно для меня.

В недоумении я чту весны чужой
Мне непонятные красоты:
Стыдливое цветенье хвой
И зори бледные, как соты.

Но как меня томит и гложет
Мечта о небе синего синей!
И северной весне в душе моей
Созвучья нет и быть не может.

Много близких есть путей и дальних,
Ты же отвергаешь все пути.
И тебе от глаз моих печальных
Не уйти.

Я тебя улыбкой не балую,
Редко-редко поцелуй отдам,
Но уж не полюбишь ты другую,
Знаешь сам.

Через дни твои и ночи тоже
Прохожу, как огненная нить.
Говоришь ты: «Тяжело, о боже,
Так любить».

Я ж гореть готова ежечасно,
Быть в огне с утра до темноты,
Только бы любить, хоть и напрасно,
Как и ты.

Мне не нужны румяна и котурны
В твоём присутствии, судья мой нежный.
Ты никогда не скажешь: «Это дурно», —
Но не кольнёшь и похвалой небрежной.

Молчишь, когда я медленно и внятно
Тебе читаю то, что написала.
Роняет солнце золотые пятна
На щёк твоих холодные овалы.

Уняв самолюбивые боренья,
Я вижу, как мой стих кичлив и зыбок.
Но и несовершеные творенья
Светлеют от твоих скупых улыбок.

Не то, что я жена и мать,
Поит души сухие нивы:
Мне нужно много тосковать,
Чтоб быть спокойной и счастливой.

Мне нужно, вставши поутру,
Такой изведать страх сердечный,
Как будто я сейчас умру
И не узнаю жизни вечной.

Но через миг опять жива,
В размере до сих пор не петом,
Смогу я бренные слова
Осеребрить нездешним светом.

Хорош воскресный день в порту весной;
Возня лебёдок не терзает слуха,
На тёплом камне греется, как муха,
Рабочий, оглушённый тишиной.

Я радуюсь тому, что я одна,
Что я не влюблена и не любима,
Что не боюсь я солнцем быть палима
И стать смуглей кофейного зерна.

Что я могу присесть легко на тюк,
Вдыхать неуловимый запах чая,
Ни на один вопрос не отвечая,
Ничьих не пожимая нежно рук.

Что перед сном смогу я тихо петь,
Что сны не участят моё дыханье,
И поутру простые одеянья
Никто не помешает мне надеть.

Всему под звездами готов
Его черед.
И время таянья снегов
Придет.
И тучи мая на гранит
Прольет печаль.
И лунный луч осеребрит
Миндаль.
И запах обретет вода
И плеск иной,
И я уеду, как всегда,
Весной.
И мы расстанемся, мой свет,
Моя любовь,
И встретимся с тобой иль нет
Вновь?

Неслышимы, неуловимы взором,
Во мне мои видения тихи.
Таинственны законы, по которым
Текут ручьи и пенятся стихи.

Живу, как все. Питаюсь тем же хлебом,
И кров мой не богат и не высок.
Так почему ж порою звёздным небом
Мне кажется белёный потолок?

Цветут цветы. Шумят протяжно реки,
И вечером, когда сажусь писать,
То начинает веять ветер некий
И эту перелистывать тетрадь.

Расставаясь, поцелую, плача,
Ясные глаза.
Пыль столбом завьется, не иначе,
Как гроза.

Грянет гром. Зашепчет, как живая,
В поле рожь.
Где слеза, где капля дождевая —
Не поймешь.

Через час на ведро золотое
Выглянет сосед
И затопчет грубою стопою
Милый след.

Лучи полудня тяжко пламенеют.
Вступаю в море, и в морской волне
Мои колена смугло розовеют,
Как яблоки в траве.

Дышу и растворяюсь в водном лоне,
Лежу на дне, как солнечный клубок,
И раковины алые ладоней
Врастают в неподатливый песок.

Дрожа и тая, проплывают челны.
Как сладостно морское бытие!
Как твердые и медленные волны
Качают тело легкое мое!

Так протекает дивный час купанья,
И ставшему холодным, как луна,
Плечу приятны теплые касанья
Нагретого полуднем полотна.

Забыла все: глаза, походку, голос,
Улыбку перед сном;
Но все еще полна любовью, точно колос
Зерном.

Но все еще клонюсь. Идущий мимо,
Пройди, уйди, не возвращайся вновь:
Еще сильна во мне, еще неодолима
Любовь.

У первой мухи головокруженье
От длительного сна:
Она лежала зиму без движенья,-
Теперь весна.

Я говорю:- Сударыня, о небо,
Как вы бледны!
Не дать ли вам варенья, или хлеба,
Или воды?

— Благодарю, мне ничего не надо,-
Она в ответ.-
Я не больна, я просто очень рада,
Что вижу свет.

Как тяжко жить зимой на свете сиром,
Как тяжко видеть сны,
Что мухи белые владеют миром,
А мы побеждены.

Но вы смеетесь надо мной? Не надо.-
А я в ответ!
— Я не смеюсь, я просто очень рада,
Что вижу свет.

Надо мной любовь нависла тучей,
Помрачила дни,
Нежностью своей меня не мучай,
Лаской не томи.

Уходи, пускай слеза мешает
Поглядеть вослед.
Уходи, пускай душа не знает,
Был ты или нет.

Расставаясь, поцелую, плача,
Ясные глаза.
Пыль столбом завьется, не иначе
Как гроза.

Грянет гром. Зашепчет, как живая,
В поле рожь.
Где слеза, где капля дождевая —
Не поймешь.

Через час на вёдро золотое
Выглянет сосед
И затопчет грубою стопою
Милый след.

Тяжелознойные лучи легли
На пышные фруктовые сады,
Преобразуя горький сок земли
В сладчайшие плоды.

От солнца ал, серебрян от луны,
Тяжелый персик просится в уста,
И груши упоительно бледны
Под зонтиком листа.

Внимая пенью пчел, глаза закрыв,
Под старым деревом лежи и жди:
С порывом ветра хлынут спелых слив
Лиловые дожди.

Чем глубже лето — тем пышнее сад;
Клонится до земли живой венец.
И царь плодов — кудрявый виноград —
Явился наконец.

Прохладнее бы кровь и плавников бы пара,
И путь мой был бы прям.
Я поплыла б вокруг всего земного шара
По рекам и морям.

Безбровый глаз глубоководной рыбы,
И хвост, и чешуя.
Никто на свете, даже ты бы,
Не угадал, что это я.

Была бы я и там такой же слабой,
Как здесь от суеты.
Но были бы ко мне добрее крабы,
Нежели ты.

И пусть бы бог хранил, моря волнуя,
Тебя в твоих путях,
И дал бы мне окончить жизнь земную
В твоих сетях.

Душе, уставшей от страсти,
От солнечных бурь и нег,
Дорого легкое счастье,
Счастье — тишайший снег.

Счастье, которое еле
Бросает звездный свет;
Легкое счастье, тяжеле
Которого нет.

Желтее листья. Дни короче
(К шести часам уже темно),
И так свежи сырые ночи,
Что надо закрывать окно.

У школьников длинней уроки,
Дожди плывут косой стеной,
Лишь иногда на солнцепеке
Еще уютно, как весной.

Готовят впрок хозяйки рьяно
Грибы и огурцы свои,
И яблоки свежо-румяны,
Как щеки милые твои.

Уже заметна воздуха прохлада,
И убыль дня, и ночи рост.
Уже настало время винограда
И время падающих звезд.

Глаза не сужены горячим светом,
Раскрыты широко, как при луне.
И кровь ровней, уже не так, как летом,
Переливается во мне.

И, важные, текут неторопливо
Слова и мысли. И душа строга,
Пустынна и просторна, точно нива,
Откуда вывезли стога.

Скупа в последней четверти луна.
Встает неласково, зарей гонима,
Но ни с какой луною не сравнима
Осенней звездной ночи глубина.

Не веет ветер. Не шумит листва.
Молчание стоит, подобно зною.
От Млечного Пути кружится голова,
Как бы от бездны под ногою.

Не слышима никем, проносится звезда,
Пересекая путь земного взгляда.
И страшен звук из темной глуби сада,
Вещающий падение плода.

Уехал друг. Еще в окне закат,
Что нам пылал, не потускнел нимало,
А в воздухе пустом уже звенят
Воспоминаний медленные жала.

Уехавшего комната полна
Его движеньями и тишиною,
И кажется, когда взойдет луна,
Она найдет его со мною.

Как сладостно, проживши жизнь счастливо,
Изведав труд и отдых, зной и тень,
Упасть во прах, как спелая олива
В осенний день.

Смешаться с листьями. Навеки раствориться
В осенней ясности земель и вод.
И лишь воспоминанье, точно птица,
Пусть обо мне поет.

Ведь придет и такая осень
В каждый город и каждый дом,
Когда нас наши внуки спросят
О былом.

Внуки скажут: «Молчать довольно,
Вспомните, что и как:
Дни, когда начинался Смольный
И когда угрожал Колчак.

И правда ли еще тоже,
Что Ленин ступал по ней,
По площади, где позже
Был выстроен Мавзолей?»

Внуки спросят о давней дали
Не отцов и матерей,-
Нас, последних, что видали
Первый из Октябрей.

Так будем же беречь их,
Эти перечни лет и зим,
И будущим о прошедших
Память передадим.

Такой туман упал вчера,
Так волноваться море стало,
Как будто осени пора
По-настоящему настала.

А нынче свет и тишина,
Листва медлительно желтеет,
И солнце нежно, как луна,
Над садом светит, но не греет.

Так иногда для, бедных, нас
В болезни, видимо опасной,
Вдруг наступает тихий час,
Неподражаемо прекрасный.

Месяцы нас разделили,
Я даже не знаю, где ты,
Какие снега или пыли
Заметают твои следы.

Город большой или дом лишь
Замыкают твое бытие,
И помнишь ты или не помнишь
Самое имя мое?

Слишком быстро проходит жизнь моя,
Редеет лесной опушкой,
И я — вот эта самая я —
Буду скоро беленькой старушкой.

И в гостиной у дочери моей Жанны,
Одетая по старинной моде,
Буду рассказывать медленно и пространно
О девятьсот семнадцатом годе.

Шумное молодое племя
Будет шептаться с моим зятем:
— Бабушка-то. в свое время
Писала стихи. еще с ятем.

По тихому-тихому переулку,
На закате, когда небо золотится,
Я буду выходить на прогулку
В теплом платке и лисицах.

Ты будешь вести меня любовно и учтиво
И скажешь:- Снова сыро. Вот горе!-
И долго мы будем глядеть с обрыва
На красные листья и синее море.

Уж своею Францию
Не зову в тоске;
Выхожу на станцию
В ситцевом платке.

Фонари янтарные
Режут синеву,
Поезда товарные
Тянутся в Москву.

Тяжкой вереницею,
Гружены горой:
Южною пшеницею,
Северной рудой.

А не то, синеющий
Раздвигая лес,
Ураганом веющий,
Пролетит экспресс.

Сгиньте, планы дерзкие,
На закате дня.
Поезда курьерские,
Вы не для меня.

Торные, окольные
Все пути кругом.
Ездила довольно я,
Похожу пешком.

Ярче изумруда
Месяца восход.
«Гражданка, откуда?» —
Спросит пешеход.

Путь мой не бесплоден,
Цель найду опять.
Только трудно родину,
Потеряв, сыскать.

Поцелуй же напоследок
Руки и уста.
Ты уедешь, я уеду —
В разные места.

И меж нами (тем синее,
Чем далече ты)
Расползутся, точно змеи,
Горные хребты.

И за русскою границей
Обрывая бег,
Разметаются косицы
Белокурых рек.

И от северного быта
Устремляясь вниз,
Будешь есть не наше жито,
А чужой маис.

И когда, и сонный чуток,
Ты уснешь впотьмах,
Будет разница в полсуток
На моих часах.

Налетят москиты злые,
Зашумит гроза,
Поцелуешь ты косые
Черные глаза.

И хотя бы обнял тыщи
Девушек, любя,
Ты второй такой не сыщешь
Пары для себя.

И плывя в края иные
По морской воде,
Ты второй такой России
Не найдешь нигде.

И прежде чем укрыть в могиле
Навеки от живых людей,
В Колонном зале положили
Его на пять ночей и дней.

И потекли людские толпы,
Неся знамена впереди,
Чтобы взглянуть на профиль желтый
И красный орден на груди.

Текли. А стужа над землею
Такая лютая была,
Как будто он унес с собою
Частицу нашего тепла.

И пять ночей в Москве не спали
Из-за того, что он уснул.
И был торжественно-печален
Луны почетный караул.

Даже для самого красного слова
Не пытаюсь притворяться я.
Наша память — это суровая
Неподкупная организация.
Ведет учет без пера и чернила
Всему, что случилось когда-либо.
Помнит она только то, что было,
А не то, что желали бы.
Например, я хотела бы помнить о том,
Как я в Октябре защищала ревком
С револьвером в простреленной кожанке.
А я, о диван опершись локотком,
Писала стихи на Остоженке.
Я писала лирически-нежным пером.
Я дышала спокойно и ровненько,
Л вокруг, отбиваясь от юнкеров,
Исходили боями Хамовники.
Я хотела бы помнить пороховой
Дым на улице Моховой,
Возле университета.
Чуя смертный полет свинца,
Как боец и жена бойца,
Драться за власть Советов,
Невзирая на хлипкий рост,
Ходить в разведку на Крымский мост.
Но память твердит об одном лишь:
«Ты этого, друг мой, не помнишь».
История шла по стране напрямик,
Был полон значения каждый миг,
Такое не повторится.
А я узнала об этом из книг
Или со слов очевидцев.
А я утопала во дни Октября
В словесном шитье и кройке.
Ну что же! Ошибка не только моя,
Но моей социальной прослойки.
Если б можно было, то я
Перекроила бы наново
Многие дни своего бытия
Закономерно и планово.
Чтоб раз навсегда пробиться сквозь это
Напластование фактов,
Я бы дала объявленье в газету,
Если б позволил редактор:
«Меняю уютное, светлое, теплое,
Гармоничное прошлое с ванной —
На тесный подвал с золотушными стеклами,
На соседство гармоники пьяной».
Меняю. Душевною болью плачу.
Но каждый, конечно, в ответ: «Не хочу».

Пафос мне не свойствен по природе.
Буря жестов. Взвихренные волосы.
У меня, по-моему, выходит
Лучше то, что говорю вполголоса.
И сейчас средь песенного цикла,
Вызванного пафосом торжеств,
К сожаленью, слаб, как я привыкла,
Голос мой. И не широк мой жест.
Но пускай не громко, неужели
Не скажу о том, что, может быть,
Есть и у поэта достиженья,
О которых стоит говорить?
Он (поэт), который с неохотой
Оторвался от былой главы,
Он, который в дни переворота
С революциями был на «вы»,
Он, который, вырванный с размаху
Из своих ненарушимых стeн,
Был подвержен страху смерти, страху
Жизни, страху перемен,—
Он теперь, хоть он уже не молод
И осталась жизни только треть,
Меньше ощущает жизни холод
И не так боится умереть.
И ему почти уже неведом
Страх перед последнею межой.
Это есть поэтова победа
Над своей старинною душой.
И, живя и ярче и полнее,
Тот, о ком сейчас я говорю,
Это лучшее, что он имеет,
Отдает сегодня Октябрю.

Облаков колорит
О зиме говорит.
Пахнет влагой и хвоей,
Как у нас под Москвою.
Мох лежит под сосной,
Как у нас под Москвой.
Все как дома,
И очень знакомо.
Только воздух не тот,
Атмосфера не та,
И от этого люди другие,
Только люди не те, что у нас,
И на вас
Не похожи, мои дорогие.
Дорогие друзья, я писала не раз,
Что разлука — большая обуза.
Что разлука — змея.
И действительно, я
Не должна уезжать из Союза.
За границей легко только первые дни,
В магазине прилавок наряден.
(До чего хороши
Эти карандаши,
Эти перья и эти тетради!)
А какие здесь есть города! Например,
Старый Берген, который недаром
(Это скажет вам каждый порядочный гид)
Знаменит
Своим рыбным базаром.
Голубая макрель, золотая треска
На холодном рассвете багровом.
Я взглянула на рыбу —
И в сердце тоска
Вдруг впилась мне крючком рыболовным.
Я припомнила ясно: в корзине, в ведре ль,
Распластав плавников острия,
Та же белая в синих полосках макрель,
Только звали ее «скумбрия».
И какая чудесная юность была
В те часы на песке под горой!
И какая огромная жизнь пролегла
Между этой и той скумбрией!
И печаль об исчезнувшей прелести дней
Полоснула меня, как ножом.
И подумала я: «Ничего нет грустней
Одиночества за рубежом».
Только вижу: у рыбного ряда стоит,
Упершись рукавицей в бедро,
В сапогах и брезенте, назад козырек,
Ну, точь-в-точь паренек
Из метро.
Я невольно воскликнула: «Ах ты,
Из какой это вылез он шахты?»
Он ко мне по-норвежски (а я ни гугу),
По-иному он, вижу, не слишком.
Неужели же, думаю, я не смогу
Побеседовать с этим парнишкой?
И, доставши блокнот, так, чтоб он увидал.
На прилавке под рыбным навесом
Я рисую родимого моря овал
И пишу по-латински «Odessa».
И тогда паренек на чужом берегу
Улыбается мне, как рыбак рыбаку.
Паренек улыбается мне от души,
Он берет у меня карандаш.
(До чего хороши
Эти карандаши,
Если держит их кто-нибудь наш!)
Он выводит знакомое слово «Moskwa».
И от этого слова — лучи.
(До чего хорошо, что иные слова
Даже в дальних краях горячи!)
Он приветствует в эту минуту Союз,
Он глядит хорошо и всерьез.
И, содрав рукавицу и сбросив картуз,
Он трясет мою руку до слез.
Хорошо, что на грусть мы теряем права
И что, как бы он ни был далек,
Человек с удивительным словом «Москва»
Не бывает нигде одинок.

По материалам snegirev.ucoz.ru