Он слышал только частые удары сердца да глухой шум крови в голове

Задолго до рассвета он прискакал на луг против Татарского. Ниже хутора,
где Дон был мельче, разделся донага, привязал к лошадиным головам одежду,
сапоги, оружие и, держа в зубах подсумок с патронами, вместе с лошадьми
пустился вплавь. Вода обожгла его нестерпимым холодом. Стараясь согреться,
он быстро загребал правой рукой, не выпуская из левой связанных поводьев,
вполголоса подбадривая стонущих и фыркающих на плаву лошадей.
На берегу торопливо оделся, подтянул подпруги седел и, чтобы согреть
лошадей, шибко поскакал к хутору. Намокшая шинель, мокрые крылья седла,
влажная рубашка холодили тело. Зубы Григория стучали, по спине бежал
озноб, и сам он весь дрожал, но вскоре быстрая езда его разогрела, и
неподалеку от хутора он поехал шагом, осматриваясь по сторонам и чутко
прислушиваясь. Лошадей решил оставить в яру. По каменистой россыпи
спустился в теклину яра. Под копытами лошадей сухо защелкали камни,
посыпались высекаемые подковами огненные брызги.
Григорий привязал лошадей к знакомому с детства сухому караичу, пошел в
хутор.
Вот и старый мелеховский курень, темные купы яблонь, колодезный журавль
под Большой Медведицей. Задыхаясь от волнения, Григорий спустился к
Дону, осторожно перелез через плетень астаховского база, подошел к не
прикрытому ставнями окну. Он слышал только частые удары сердца да глухой
шум крови в голове. Тихо постучал в переплет рамы, так тихо, что сам почти
не расслышал стука. Аксинья молча подошла к окну, всмотрелась. Он увидел,
как она прижала к груди руки, и услышал сорвавшийся с губ ее невнятный
стон. Григорий знаком показал, чтобы она отворила окно, снял винтовку.
Аксинья распахнула створки.
— Тише! Здравствуй! Не отпирай дверь, я — через окно, — шепотом сказал
Григорий.
Он стал на завалинку. Голые руки Аксиньи охватили его шею. Они так
дрожали и бились на его плечах, эти родные руки, что дрожь их передалась и
Григорию.
— Ксюша. погоди. возьми винтовку, — запинаясь, чуть слышно шептал
он.
Придерживая рукой шашку, Григорий шагнул через подоконник, закрыл окно.
Он хотел обнять Аксинью, но она тяжело опустилась перед ним на колени,
обняла его ноги и, прижимаясь лицом к мокрой шинели, вся затряслась от
сдерживаемых рыданий. Григорий поднял ее, усадил на лавку. Клонясь к нему,
пряча лицо на груди у него, Аксинья молчала, часто вздрагивала и
стискивала зубами отворот шинели, чтобы заглушить рыдания и не разбудить
детей.
Видно, и ее, такую сильную, сломили страдания. Видно, солоно жилось ей
эти месяцы. Григорий гладил ее рассыпавшиеся по спине волосы, горячий и
мокрый от пота лоб. Он дал ей выплакаться вволю, потом спросил:
— Детишки живы-здоровы?
— Да.
— Дуняшка?
— И Дуняшка. Живая. и здоровая.
— Михаил дома? Да погоди же ты? Перестань, у меня рубаха вся мокрая от
твоих слез. Ксюша! Дорогая моя, хватит! Некогда кричать, времени мало.
Михаил дома?
Аксинья вытерла лицо, мокрыми ладонями сжала щеки Григория. Улыбаясь
сквозь слезы, не сводя с возлюбленного глаз, тихо сказала:
— Я не буду. Я уже не кричу. Нету Михаила, второй месяц в Вешках,
служит в какой-то части. Пойди же глянь на детей. Ой, и не ждали мы тебя
и не чаяли.
Мишатка и Полюшка, разметавшись, спали на кровати. Григорий склонился
над ними, постоял немного и отошел на цыпочках, молча присел возле
Аксиньи.
— Как же ты? — горячим шепотом спросила она. — Как пришел? Где же ты
пропадал? А ежели поймают тебя?
— Я за тобой. Небось, не поймают! Поедешь?
— Куда?
— Со мною. Ушел я из банды. Я у Фомина был. Слыхала?
— Да. А куда же я с тобой?
— На юг. На Кубань или дальше. Проживем, прокормимся как-нибудь, а?
Никакой работой не погнушаюсь. Моим рукам работать надо, а не воевать. Вся
душа у меня изболелась за эти месяцы. Ну, об этом после.
— А дети?
— Оставим на Дуняшку. Потом видно будет. Потом заберем и их. Ну? Едешь?
— Гриша. Гришенька.
— Не надо! Без слез. Хватит же! Потом покричим с тобой, время будет.
Собирайся, у меня кони ждут в яру. Ну? Едешь?
— А как бы ты думал? — вдруг громко сказала Аксинья и испуганно прижала
руку к губам, глянула на детей. — Как бы ты думал? — уже шепотом спросила
она. — Сладко мне одной? Поеду, Гришенька, родненький мой! Пеши пойду,
поползу следом за тобой, а одна больше не останусь! Нету мне без тебя
жизни. Лучше убей, но не бросай опять.
Она с силой прижала к себе Григория. Он целовал ее и косился на окно.
Коротки летние ночи. Надо спешить.
— Может, приляжешь? — спросила Аксинья.
— Что ты! — испуганно воскликнул он. — Скоро рассвет, надо ехать.
Одевайся и ступай покличь Дуняшку. Договоримся с ней. Нам надо затемно
добраться до Сухого лога. Там в лесу переднюем, а ночью — дальше.
Верхом-то ты усидишь?
— Господи, тут хоть бы как-нибудь, а не то — верхом! Я все думаю — не
во сне ли это мне снится? Я тебя часто во сне вижу. и все по-разному.
— Аксинья торопливо причесывала волосы, держа в зубах шпильки, и говорила
невнятно, тихо. Она быстро оделась, шагнула к двери.
— Разбудить детей? Хоть поглядишь на них.
— Нет, не надо, — решительно сказал Григорий.
Он достал из шапки кисет и стал сворачивать папироску, но как только
Аксинья вышла, он поспешно подошел к кровати и долго целовал детей, а
потом вспомнил Наталью и еще многое вспомнил из своей нелегкой жизни и
заплакал.
Переступив порог, Дуняшка сказала:
— Ну, здравствуй, братец! Прибился к дому? Сколько ни блукать тебе по
степи. — И перешла на причитания. — Дождались детки родителя. При
живом отце стали сиротами.
Григорий обнял ее, сурово сказал:
— Тише, детишек побудишь! Ты это брось, сестра! Я эту музыку слыхал! А
слез и горя у меня своего хватает. Тебя я не за этим покликал. Детей
возьмешь на воспитание?
— А ты куда денешься?
— Ухожу и Аксинью беру с собой. Возьмешь детей к себе? Устроюсь на
работу, тогда заберу их.
— Ну, а как же? Раз уж вы обое уходите — возьму. Не на улице же им
оставаться, и на чужих людей их не кинешь.
Григорий молча поцеловал Дуняшку, сказал:
— Великое спасибо тебе, сестра! Я знал, что не откажешь.
Дуняшка молча присела на сундук, спросила:
— Когда уходите? Зараз?
— Да.
— А дом как же? Хозяйство?
Аксинья нерешительно ответила:
— Смотри сама. Пусти квартирантов — или делай, как знаешь. Что
останется из одежи, из имения — перенеси к себе.
— Что я скажу людям-то? Спросят, куда делась, — что я говорить буду? —
спросила Дуняшка.
— Скажи, что ничего не знаешь, вот и весь сказ. — Григорий повернулся к
Аксинье. — Ксюша, поспешай, собирайся. Много не бери с собой. Возьми
теплую кофту, две-три юбки, бельишко какое есть, харчей на первый случай,
вот и все.
Чуть забрезжил рассвет, когда, простившись с Дуняшкой и перецеловав так
и не проснувшихся детей, Григорий и Аксинья вышли на крыльцо. Они
спустились к Дону, берегом дошли до яра.
— Когда-то мы с тобой в Ягодное вот так же шли, — сказал Григорий. —
Только узелок у тебя тогда был побольше, да сами мы были помоложе.
Охваченная радостным волнением, Аксинья сбоку взглянула на Григория.
— А я все боюсь — не во сне ли это? Дай руку твою потрогаю, а то веры
нету. — Она тихо засмеялась, на ходу прижалась к плечу Григория.
Он видел ее опухшие от слез, сияющие счастьем глаза, бледные в
предрассветных сумерках щеки. Ласково усмехаясь, подумал: «Собралась и
пошла, как будто в гости. Ничто ее не страшит, вот молодец баба!»
Словно отвечая на его мысли, Аксинья сказала:
— Видишь, какая я. свистнул, как собачонке, и побежала я за тобой.
Это любовь да тоска по тебе, Гриша, так меня скрутили. Только детишек
жалко, а об себе я и «ох» не скажу. Везде пойду за тобой, хоть на смерть!
Заслышав их шаги, тихо заржали кони. Стремительно приближался рассвет.
Уже зарозовела чуть приметно на восточной окраине полоска неба. Над Доном
поднялся от воды туман.
Григорий отвязал лошадей, помог Аксинье сесть в седло. Стремена были
отпущены длинновато по ногам Аксиньи. Досадуя на свою
непредусмотрительность, он подтянул ремни, сел на второго коня.
— Держи за мной, Ксюша! Выберемся из яра — пойдем наметом. Тебе будет
не так тряско. Поводья не отпускай. Конишка, какой под тобой, этого
недолюбливает. Береги колени. Он иной раз балуется, норовит ухватить
зубами за колено. Ну, айда.
До Сухого лога было верст восемь. За короткий срок они проскакали это
расстояние и на восходе солнца были уже возле леса. На опушке Григорий
спешился, помог Аксинье сойти с коня.
— Ну, как? Тяжело с непривычки ездить верхом? — улыбаясь, спросил он.
Раскрасневшаяся от скачки Аксинья блеснула черными глазами.
— Хорошо! Лучше, чем пешком, Вот только ноги. — И она смущенно
улыбнулась. — Ты отвернись) Гриша, я гляну на ноги. Что-то кожу
пощипывает. потерлась, должно быть.
— Это пустяки, пройдет, — успокоил Григорий. — Разомнись трошки, а то у
тебя ноженьки что-то подрагивают. — И с ласковой насмешкой сощурил
глаза: — Эх, ты, казачка!
У самой подошвы буерака он выбрал небольшую полянку, сказал:
— Тут и будет наш стан, располагайся, Ксюша!
Григорий расседлал коней, стреножил их, положил под куст седла и
оружие. Обильная густая роса лежала на траве, и трава от росы казалась
сизой, а по косогору, где все еще таился утренний полумрак, она
отсвечивала тусклой голубизной. В полураскрытых чашечках цветов дремали
оранжевые шмели. Звенели над степью жаворонки, в хлебах, в душистом
степном разнотравье дробно выстукивали перепела: «Спать пора! Спать пора!
Спать пора!» Григорий умял возле дубового куста траву, прилег, положив
голову на седло. И гремучая дробь перепелиного боя, и усыпляющее пение
жаворонков, и теплый ветер, наплывавший из-за Дона с неостывших за ночь
песков, — все располагало ко сну. Кому-кому, а Григорию, не спавшему много
ночей подряд, пора было спать. Перепела уговорили его, и он, побежденный
сном, закрыл глаза. Аксинья сидела рядом, молчала, задумчиво обрывая
губами фиолетовые лепестки пахучей медвянки.
— Гриша, а никто нас тут не захватит? — тихо спросила она, коснувшись
стебельком цветка заросшей щеки Григория.
Он с трудом очнулся от дремотного забытья, хрипло сказал:
— Никого нету в степи. Зараз же глухая пора. Я усну, Ксюша, а ты
покарауль лошадей. Потом ты уснешь. Сон сморил меня. сплю. Четвертые
сутки. Потом погутарим.
— Спи, родненький, спи крепше!
Аксинья наклонилась к Григорию, отвела со лба его нависшую прядь волос,
тихонько коснулась губами щеки.
— Милый мой, Гришенька, сколько седых волос-то у тебя в голове. —
сказала она шепотом. — Стареешь, стало быть? Ты же недавно парнем был. —
И с грустной полуулыбкой заглянула в лицо Григорию.
Он спал, слегка приоткрыв губы, мерно дыша. Черные ресницы его, с
сожженными солнцем кончиками, чуть вздрагивали, шевелилась верхняя губа,
обнажая плотно сомкнутые белые зубы. Аксинья всмотрелась в него
внимательнее и только сейчас заметила, как изменился он за эти несколько
месяцев разлуки. Что-то суровое, почти жестокое было в глубоких поперечных
морщинах между бровями ее возлюбленного, в складках рта, в резко
очерченных скулах. И она впервые подумала, как, должно быть, страшен он
бывает в бою, на лошади, с обнаженной шашкой. Опустив глаза, она мельком
взглянула на его большие узловатые руки и почему-то вздохнула.
Спустя немного Аксинья тихонько встала, перешла поляну, высоко подобрав
юбку, стараясь не замочить ее по росистой траве. Где-то недалеко бился о
камни и звенел ручеек. Она спустилась в теклину лога, устланную замшелыми,
покрытыми прозеленью, каменными плитами, напилась холодной родниковой
воды, умылась и досуха вытерла порумяневшее лицо платком. С губ ее все
время не сходила тихая улыбка, радостно светились глаза. Григорий снова
был с нею! Снова призрачным счастьем манила ее неизвестность. Много слез
пролила Аксинья бессонными ночами, много горя перетерпела за последние
месяцы. Еще вчера днем, на огороде, когда бабы, половшие по соседству
картофель, запели грустную бабью песню, — у нее больно сжалось сердце, и
она невольно прислушалась.

Тега-тега, гуси серые, домой,
Не пора ли вам наплаваться?
Не пора ли вам наплаваться,
Мне, бабеночке, наплакаться. —

выводил, жаловался на окаянную судьбу высокий женский голос, и Аксинья
не выдержала: слезы так и брызнули из ее глаз! Она хотела забыться в
работе, заглушить ворохнувшуюся под сердцем тоску, но слезы застилали
глаза, дробно капали на зеленую картофельную ботву, на обессилевшие руки,
и она уже ничего не видела и не могла работать. Бросив мотыгу, легла на
землю, спрятала лицо в ладонях, дала волю слезам.
Только вчера она проклинала свою жизнь, и все окружающее выглядело серо
и безрадостно, как в ненастный день, а сегодня весь мир казался ей
ликующим и светлым, словно после благодатного летнего ливня. «Найдем и мы
свою долю!» — думала она, рассеянно глядя на резные дубовые листья,
вспыхнувшие под косыми лучами восходящего солнца.
Возле кустов и на солнцепеке росли душистые пестрые цветы. Аксинья
нарвала их большую охапку, осторожно присела неподалеку от Григория и,
вспомнив молодость, стала плести венок. Он получился нарядный и красивый.
Аксинья долго любовалась им, потом воткнула в него несколько розовых
цветков шиповника, положила в изголовье Григорию.
Часов в девять Григорий проснулся от конского ржания, испуганно сел,
шаря вокруг себя руками, ища оружие.
— Никого нету, — тихо сказала Аксинья. — Чего ты испужался?
Григорий протер глаза, сонно улыбнулся:
— Приучился по-заячьи жить. Спишь и во сне одним глазом поглядываешь,
от каждого стука вздрагиваешь. От этого, девка, скоро не отвыкнешь.
Долго я спал?
— Нет. Может, ишо уснешь?
— Мне надо сутки подряд спать, чтобы отоспаться как следует. Давай
лучше завтракать. Хлеб и нож у меня в седельных сумах, достань сама, а я
пойду коней напою.
Он встал, снял шинель, повел плечами. Жарко пригревало солнце. Ветер
ворошил листья деревьев, и за шелестом их уже не слышно было певучего
говора ручья.
Григорий спустился к воде, из камней и веток сделал в одном месте
запруду, шашкой нарыл земли, засыпал ею промежутки между камнями. Когда
вода набралась возле его плотины, он привел лошадей и дал им напиться,
потом снял с них уздечки, снова пустил пастись.
За завтраком Аксинья спросила:
— Куда же мы поедем отсюда?
— На Морозовскую. Доедем до Платова, а оттуда пойдем пеши.
— А кони?
— Бросим их.
— Жалко, Гриша! Кони такие добрые, на серого прямо не наглядишься, и
надо бросать? Где ты его добыл?
— Добыл. — Григорий невесело усмехнулся. — Грабежом взял у одного
тавричанина.
После недолгого молчания он сказал:
— Жалко не жалко, а бросать прийдется. Нам лошадьми не торговать.
— А к чему ты при оружии едешь? На что оно нам сдалось? Не дай бог,
увидит кто — беды наберемся.
— Кто нас ночью увидит? Я его так, для опаски оставил. Без него мне уже
страшновато. Бросим коней — и оружие брошу. Тогда оно уже будет
ненужное.
После завтрака они легли на разостланной шинели. Григорий тщетно
боролся со сном, Аксинья, опершись на локоть, рассказывала, как жила без
него, как много выстрадала за это время. Сквозь неодолимую дрему Григорий
слышал ее ровный голос и не в силах был поднять отяжелевшие веки. Иногда
он вовсе переставал слышать Аксинью. Голос ее удалялся, звучал глуше и
затихал совсем. Григорий вздрагивал и просыпался, а через несколько минут
уже снова закрывал глаза. Усталость была сильнее его желаний и воли.
— . скучали, спрашивали — где батя? Я с ними по-всячески, все больше
лаской. Приобыкли, привязались ко мне и стали реже проведывать Дуняшку.
Полюшка — тихонькая, смирная. Куклят ей нашью из лоскутков, она и сидит с
ними под столом, занимается. А Мишатка раз прибегает с улицы, весь дрожит.
«Ты чего?» — спрашиваю. Заплакал, да так горько. «Ребята со мной не
играются, говорят — твой отец бандит. Мамка, верно, что он бандит? Какие
бывают бандиты?» Говорю ему: «Никакой он не бандит, твой отец. Он так.
несчастный человек». Вот и привязался он с расспросами: почему несчастный
и что такое несчастный? Никак ему не втолкую. Они сами, Гриша, стали
звать меня матерью, не подумай, что я их учила. А Михаил ничего с ними
обходился, ласково. Со мной не здоровался, отвернется и пройдет мимо, а им
раза два сахару привозил из станицы. Прохор все об тебе горевал. Пропал,
говорит, человек. На прошлой неделе зашел погутарить об тебе и ажник
слезьми закричал. Обыск делали у меня, все оружие искали — и под
застрехами, и в погребу, и везде.
Григорий уснул, так и не дослушав рассказа. Над головой его шептались
под ветром листья молодого вяза. По лицу скользили желтые блики света.
Аксинья долго целовала его закрытые глаза, а потом и сама уснула,
прижавшись к руке Григория щекой, улыбаясь и во сне.

Поздней ночью, когда зашел месяц, они покинули Сухой лог. Через два
часа езды спустились с бугра к Чиру. На лугу кричали коростели, в
камышистых заводях речки надсаживались лягушки, и где-то далеко и глухо
стонала выпь.
Сплошные сады тянулись над речкой, неприветно чернея в тумане.
Неподалеку от мостка Григорий остановился. Полное безмолвие царило в
хуторе. Григорий тронул коня каблуками, свернул в сторону. Ехать через
мост он не захотел. Не верил он этой тишине и боялся ее. На краю хутора
они переехали речку вброд и только что свернули в узкий переулок, как из
канавы поднялся человек, за ним — еще трое.
— Стой! Кто едет?
Григорий вздрогнул от окрика, как будто от удара, натянул поводья.
Мгновенно овладев собой, он громко отозвался: «Свои! — И круто поворачивая
коня, успел шепнуть Аксинье: — Назад! За мной!»
Четверо из заставы недавно расположившегося на ночевку продотряда молча
и не спеша шли к ним. Один остановился прикурить, зажег спичку. Григорий с
силой вытянул плетью коня Аксиньи. Тот рванулся и с места взял в карьер.
Пригнувшись к лошадиной шее, Григорий скакал следом. Томительные секунды
длилась тишина, а потом громом ударил неровный раскатистый залп, вспышки
огня пронизали темноту. Григорий услышал жгучий свист пуль и протяжный
крик:
— В ружье-о-о.
Саженях в ста от речки Григорий догнал машисто уходившего серого коня,
поравнявшись, крикнул:
— Пригнись, Ксюша! Пригнись ниже!
Аксинья натягивала поводья и, запрокидываясь, валилась набок. Григорий
успел поддержать ее, иначе она бы упала.
— Тебя поранили?! Куда попало?! Говори же. — хрипло спросил Григорий.
Она молчала и все тяжелее наваливалась на его руку. На скаку прижимая
ее к себе, Григорий задыхался, шептал:
— Ради господа бога! Хоть слово! Да что же это ты?!
Но ни слова, ни стона не услышал он от безмолвной Аксиньи.
Верстах в двух от хутора Григорий круто свернул с дороги, спустился к
яру, спешился и принял на руки Аксинью, бережно положил ее на землю.
Он снял с нее теплую кофту, разорвал на груди легкую ситцевую блузку и
рубашку, ощупью нашел рану. Пуля вошла Аксинье в левую лопатку, раздробила
кость и наискось вышла под правой ключицей. Окровавленными трясущимися
руками Григорий достал из переметных сум чистую исподнюю рубашку,
индивидуальный пакет. Он приподнял Аксинью, подставил под спину ей колено,
стал перевязывать рану, пытаясь унять хлеставшую из-под ключицы кровь.
Клочья рубашки и бинт быстро чернели, промокали насквозь. Кровь текла
также из полуоткрытого рта Аксиньи, клокотала и булькала в горле. И
Григорий, мертвея от ужаса, понял, что все кончено, что самое страшное,
что только могло случиться в его жизни, — уже случилось.
По крутому склону яра, по тропинке, пробитой в траве и усеянной
овечьими орешками, он осторожно спустился в яр, неся на руках Аксинью.
Безвольно опущенная голова ее лежала у него на плече. Он слышал свистящее,
захлебывающееся дыхание Аксиньи и чувствовал, как теплая кровь покидает ее
тело и льется изо рта ему на грудь. Следом за ним сошли в яр обе лошади.
Фыркая и гремя удилами, они стали жевать сочную траву.
Аксинья умерла на руках у Григория незадолго до рассвета. Сознание к
ней так и не вернулось. Он молча поцеловал ее в холодные и соленые от
крови губы, бережно опустил на траву, встал. Неведомая сила толкнула его в
грудь, и он попятился, упал навзничь, но тотчас же испуганно вскочил на
ноги. И еще раз упал, больно ударившись обнаженной головой о камень.
Потом, не поднимаясь с колен, вынул из ножен шашку, начал рыть могилу.
Земля была влажная и податливая. Он очень спешил, но удушье давило ему
горло, и, чтобы легче было дышать, он разорвал на себе рубашку.
Предутренняя свежесть холодила его влажную от пота грудь, и ему стало не
так трудно работать. Землю он выгребал руками и шашкой, не отдыхая ни
минуты, но пока вырыл могилу глубиной в пояс — ушло много времени.
Хоронил он свою Аксинью при ярком утреннем свете. Уже в могиле он
крестом сложил на груди ее мертвенно побелевшие смуглые руки, головным
платком прикрыл лицо, чтобы земля не засыпала ее полуоткрытые, неподвижно
устремленные в небо и уже начавшие тускнеть глаза. Он попрощался с нею,
твердо веря в то, что расстаются они ненадолго.
Ладонями старательно примял на могильном холмике влажную желтую глину и
долго стоял на коленях возле могилы, склонив голову, тихо покачиваясь.
Теперь ему незачем было торопиться. Все было кончено.
В дымной мгле суховея вставало над яром солнце. Лучи его серебрили
густую седину на непокрытой голове Григория, скользили по бледному и
страшному в своей неподвижности лицу. Словно пробудившись от тяжкого сна,
он поднял голову и увидел над собой черное небо и ослепительно сияющий
черный диск солнца.

По материалам www.stihi.ru

Затуманившимися глазами смотрел Григорий на поросший кучерявым подорожником двор, на крытую соломой хату с желтыми ставнями, на высокий колодезный журавль… Возле гумна на одном из кольев старого плетня висел лошадиный череп, выбеленный дождями, черневший провалами порожних глазниц. По этому же колу, свиваясь спиралью, ползла, тянулась к свету зеленая тыквенная плеть. Она достигла верхушки кола, цепляясь мохнатыми усиками за выступы черепа, за мертвые лошадиные зубы, и свесившийся кончик ее, ища опоры, уже доставал ветку стоявшего неподалеку куста калины.

Во сне или в далеком детстве видел все это Григорий? Охваченный внезапным приступом горячей тоски, он лег под плетень ничком, закрыл лицо ладонями и поднялся только тогда, когда издали донеслось протяжное: «Сед-ла-а-ай коней!»

Ночью на походе он выехал из рядов, остановился, как будто для того, чтобы переседлать коней, а потом прислушался к медленно удалявшемуся, затихавшему цокоту конских копыт и, вскочив в седло, намётом поскакал в сторону от дороги.

Верст пять он гнал лошадей не останавливаясь, а потом перевел их на шаг, прислушался – не идет ли позади погоня? В степи было тихо. Только жалобно перекликались на песчаных бурунах кулики да где-то далеко-далеко чуть слышно звучал собачий лай.

В черном небе – золотая россыпь мерцающих звезд. В степи – тишина и ветерок, напитанный родным и горьким запахом полыни… Григорий приподнялся на стременах, вздохнул облегченно, полной грудью…

Задолго до рассвета он прискакал на луг против Татарского. Ниже хутора, где Дон был мельче, разделся донага, привязал к лошадиным головам одежду, сапоги, оружие и, держа в зубах подсумок с патронами, вместе с лошадьми пустился вплавь. Вода обожгла его нестерпимым холодом. Стараясь согреться, он быстро загребал правой рукой, не выпуская из левой связанных поводьев, вполголоса подбадривая стонущих и фыркающих на плыву лошадей.

На берегу торопливо оделся, подтянул подпруги седел и, чтобы согреть лошадей, шибко поскакал к хутору. Намокшая шинель, мокрые крылья седла, влажная рубашка холодили тело. Зубы Григория стучали, по спине бежал озноб, и сам он весь дрожал, но вскоре быстрая езда его разогрела, и неподалеку от хутора он поехал шагом, осматриваясь по сторонам и чутко прислушиваясь. Лошадей решил оставить в яру. По каменистой россыпи спустился в теклину яра. Под копытами лошадей сухо защелкали камни, посыпались высекаемые подковами огненные брызги.

Григорий привязал лошадей к знакомому с детства сухому караичу, пошел в хутор.

Вот и старый мелеховский курень, темные купы яблонь, колодезный журавль под Большой Медведицей… Задыхаясь от волнения, Григорий спустился к Дону, осторожно перелез через плетень астаховского база, подошел к не прикрытому ставнями окну. Он слышал только частые удары сердца да глухой шум крови в голове. Тихо постучал в переплет рамы, так тихо, что сам почти не расслышал стука. Аксинья молча подошла к окну, всмотрелась. Он увидел, как она прижала к груди руки, и услышал сорвавшийся с губ ее невнятный стон. Григорий знаком показал, чтобы она открыла окно, снял винтовку. Аксинья распахнула створки.

– Тише! Здравствуй! Не отпирай дверь, я – через окно, – шепотом сказал Григорий.

Он стал на завалинку. Голые руки Аксиньи охватили его шею. Они так дрожали и бились на его плечах, эти родные руки, что дрожь их передалась и Григорию.

– Ксюша… погоди… возьми винтовку, – запинаясь, чуть слышно шептал он.

Придерживая рукою шашку, Григорий шагнул через подоконник, закрыл окно.

Он хотел обнять Аксинью, но она тяжело опустилась перед ним на колени, обняла его ноги и, прижимаясь лицом к мокрой шинели, вся затряслась от сдерживаемых рыданий. Григорий поднял ее, усадил на лавку. Клонясь к нему, пряча лицо на груди у него, Аксинья молчала, часто вздрагивала и стискивала зубами отворот шинели, чтобы заглушить рыдания и не разбудить детей.

Видно, и ее, такую сильную, сломили страдания. Видно, солоно жилось ей эти месяцы… Григорий гладил ее рассыпавшиеся по спине волосы, горячий и мокрый от пота лоб. Он дал ей выплакаться вволю, потом спросил:

– И Дуняшка… Живая… и здоровая.

– Михаил дома? Да погоди же ты! Перестань, у меня рубаха вся мокрая от твоих слез… Ксюша! Дорогая моя, хватит! Некогда кричать, времени мало… Михаил дома?

Аксинья вытерла лицо, мокрыми ладонями сжала щеки Григория. Улыбаясь сквозь слезы, не сводя с возлюбленного глаз, тихо сказала:

– Я не буду… Я уже не кричу… Нету Михаила, второй месяц в Вешках, служит в какой-то части. Пойди же глянь на детей! Ой, и не ждали мы тебя и не чаяли.

Мишатка и Полюшка, разметавшись, спали на кровати. Григорий склонился над ними, постоял немного и отошел на цыпочках, молча присел возле Аксиньи.

– Как же ты? – горячим шепотом спросила она. – Как пришел? Где же ты пропадал? А ежели поймают тебя?

– Я за тобой. Небось не поймают! Поедешь?

– Со мною. Ушел я из банды. Я у Фомина был. Слыхала?

– На юг. На Кубань или дальше. Проживем, прокормимся как-нибудь, а? Никакой работой не погнушаюсь. Моим рукам работать надо, а не воевать. Вся душа у меня изболелась за эти месяцы… Ну, об этом после.

– Оставим на Дуняшку. Потом видно будет. Потом заберем и их. Ну? Едешь?

– Не надо! Без слез. Хватит же! Потом покричим с тобой, время будет… Собирайся, у меня кони ждут в яру. Ну? Едешь?

– А как бы ты думал? – вдруг громко сказала Аксинья и испуганно прижала руку и губам, глянула на детей. – Как бы ты думал? – уже шепотом спросила она. – Сладко мне одной? Поеду, Гришенька, родненький мой! Пеши пойду, поползу следом за тобой, а одна больше не останусь! Нету мне без тебя жизни… Лучше убей, но не бросай опять.

Она с силой прижала к себе Григория. Он целовал ее и косился на окно. Коротки летние ночи. Надо спешить.

– Может, приляжешь? – спросила Аксинья.

– Что ты! – испуганно воскликнул он. – Скоро рассветет, надо ехать. Одевайся и ступай покличь Дуняшку. Договоримся с ней. Нам надо затемно добраться до Сухого лога. Там в лесу переднюем, а ночью – дальше. Верхом-то ты усидишь?

– Господи, тут хоть бы как-нибудь, а не то – верхом! Я все думаю – не во сне ли это мне снится? Я тебя часто во сне вижу… и все по-разному… – Аксинья торопливо причесывала волосы, держа в зубах шпильки, и говорила невнятно, тихо. Она быстро оделась, шагнула к двери.

– Разбудить детей? Хоть поглядишь на них.

– Нет, не надо, – решительно сказал Григорий.

Он достал из шапки кисет и стал сворачивать папироску, но как только Аксинья вышла – он поспешно подошел к кровати и долго целовал детей, а потом вспомнил Наталью и еще многое вспомнил из своей нелегкой жизни и заплакал.

По материалам bookocean.net

19 ноября Всё для итогового сочинения на странице Решу ЕГЭ русский язык. Материалы Т. Н. Стаценко (Кубань).

8 ноября А утечек-то и не было! Решение суда.

1 сентября Каталоги заданий по всем предметам приведены в соответствие с проектами демоверсий ЕГЭ-2019.

− Учитель Думбадзе В. А.
из школы 162 Кировского района Петербурга.

Наша группа ВКонтакте
Мобильные приложения:

Расставьте знаки препинания. Укажите два предложения, в которых нужно поставить ОДНУ запятую. Запишите номера этих предложений.

1) По берегам рек жались друг к другу кусты смородины и вербы ольхи и лесной малины.

2) Вдали белел меловый скалистый берег и ярко зеленела молодая зелень дубов и сосен.

3) Я запрещаю себе размышлять о чём-либо и возвращаться мысленно к каким-либо своим ощущениями и воздерживаюсь от предположений.

4) Он слышал только частые удары сердца да глухой шум крови в голове.

5) Наталья отходила от матери и то задумывалась то принималась за работу.

Пояснение (см. также Правило ниже).

Расставим знаки препинания. Подчеркнём поставленные запятые.

1) По берегам рек жались друг к другу кусты смородины и верб ы, ол ьхи и лесной малины. Простое предложение с попарно соединёнными ОЧ, поставили одну запятую .

3) Я запрещаю себе размышлять о чём-либо и возвращаться мысленно к каким-либо своим ощущениями и воздерживаюсь от предположений. Простое предложение с двумя рядами ОЧ: запрещаю и воздерживаюсь; размышлять и возвращаться. Нет запятых

4) Он слышал только частые удары сердца да глухой шум крови в голове. Простое предложение, одиночный союз да =и, нет запятых

5) Наталья отходила от матери и то задумывала сь, то принималась за работу. Простое предложение, повторяющийся союз то, одна запятая

ЗНАКИ ПРЕ­ПИ­НА­НИЯ В СЛОЖНОСОЧИНЁННОМ ПРЕД­ЛО­ЖЕ­НИИ И В ПРЕД­ЛО­ЖЕ­НИИ С ОД­НО­РОД­НЫ­МИ ЧЛЕНАМИ

В этом за­да­нии про­ве­ря­ют­ся зна­ния двух пунктограмм:

1. Запятые в про­стом пред­ло­же­нии с од­но­род­ны­ми членами.

2. Запятые в сложносочинённом предложении, части ко­то­ро­го со­еди­ня­ют со­чи­ни­тель­ные союзы, в частности, союз И.

Цель: найти ДВА предложения, в ко­то­рых нужно по­ста­вить ПО ОДНОЙ за­пя­той в каждом. Не две, не три (а такое бывает!) запятых, а одну. При этом нужно ука­зывать но­ме­ра тех предложений, где была ПО­СТАВ­ЛЕ­НА пропущенная запятая, так как бы­ва­ют такие случаи, что в пред­ло­же­нии уже есть запятая, например, при де­е­при­част­ном обороте. Её мы не считаем.

Не сле­ду­ет искать за­пя­тые при раз­лич­ных оборотах, ввод­ных словах и в СПП: по спе­ци­фи­ка­ции в дан­ном задании про­ве­ря­ют­ся лишь три ука­зан­ные пунктограммы. Если в предложении будут необходимы запятые на другие правила, они уже будут расставлены

Верным будет ответ из двух цифр, от 1 до 5, в любой последовательности, без запятых и пробелов, например: 15, 12, 34.

ССП — сложносочинённое предложение.

Алгоритм выполнения задания должен быть таким:

1. Определяем количество основ.

2. Если предложение простое, то находим в нём ВСЕ ряды однородных членов и обращаемся к правилу.

3. Если основ две, то это сложное предложение, и каждая часть рассматривается отдельно (см. пункт 2).

Не забываем, что однородные подлежащие и сказуемые создают НЕ сложное, а простое осложнённое предложение.

Однородные члены пред­ло­же­ния — это такие члены, ко­то­рые отвечают на один и тот же вопрос и относятся к одному и тому же члену предложения. Од­но­род­ные члены пред­ло­же­ния (как главные, так второстепенные) всегда соединёны со­чи­ни­тель­ной связью, с союзом или без него.

Например: В «Детских годах Багрова–внука» С. Ак­са­ков с под­лин­но по­э­ти­че­ским во­оду­шев­ле­ни­ем опи­сы­ва­ет и летние , и зим­ние кар­ти­ны рус­ской природы.

В данном предложении есть один ряд ОЧ, это два однородных определения.

В одном пред­ло­же­нии может быть не­сколь­ко рядов од­но­род­ных членов. Так, в предложении Вскоре уда­рил тяжёлый ли­вень и по­крыл шумом дож­де­вых по­то­ков и по­ры­вы ветра, и стоны сос­но­во­го бора рядов два: два сказуемых, ударил и покрыл; два дополнения, порывы и стоны.

Обратите внимание : в каждом ряду ОЧ действуют свои пунктуационные правила.

Рассмотрим различные схемы предложений с ОЧ и сформулируем правила постановки запятых.

Правило: если два или несколько ОЧ соединенных только интонацией, между ними запятая ставится.

Пример: На на­тюр­мор­те изоб­ра­же­ны жёлтые, зелёные, красные яблоки.

Общая схема: О и/да/либо/или О .

Правило: если два ОЧ соединены одиночным союзом И/ДА, между ними запятая не ставится.

Пример 1: На на­тюр­мор­те изоб­ра­же­ны жёлтые и красные яблоки.

Пример 2: Везде её встречали весело и дружелюбно .

Пример 3: Только ты да я останемся жить в этом доме.

Пример 4: Я приготовлю рис с овощами либо плов .

Правило: Если по­след­ний однородный член при­со­еди­ня­ет­ся со­ю­зом и, то за­пя­тая перед ним не ставится.

Пример: На на­тюр­мор­те изоб­ра­же­ны жёлтые, зелёные и красные яблоки.

Правило: При раз­лич­ных ком­би­на­ци­ях со­юз­но­го (пункт 15.1.2) и бес­со­юз­но­го (пункт 15.1.1) со­че­та­ния од­но­род­ных чле­нов пред­ло­же­ния со­блю­да­ет­ся правило: если од­но­род­ных чле­нов боль­ше двух и союз И по­вто­ря­ет­ся хотя бы дважды, то за­пя­тая ста­вит­ся между всеми од­но­род­ны­ми членами

Общая схема: и О , и О , и О .

Пример 1 : На на­тюр­мор­те изоб­ра­же­ны жёлтые, и зелёные, и красные яблоки.

Пример 2: На на­тюр­мор­те изоб­ра­же­ны и жёлтые, и зелёные, и красные яблоки.

Пример 3: От дома, от деревьев, и от голубятни, и от галереи — от всего по­бе­жа­ли да­ле­ко длин­ные тени.

Два союза и, четыре ОЧ. Запятая между ОЧ.

Пример 4: Было груст­но и в ве­сен­нем воздухе , и на тем­нев­шем небе , и в вагоне . Три союза и, три ОЧ. Запятая между ОЧ.

Пример 5: Дома, и деревья, и тротуары были укры­ты снегом. Два союза и, три ОЧ. Запятая между ОЧ.

Обратите внимание, после последнего ОЧ нет запятой , ибо это не между ОЧ, а после него.

Именно эта схема часто вос­при­ни­ма­ет­ся за оши­боч­ную и несуществующую, учтите это при выполнении задания.

Обратите внимание : данное правило работает лишь при условии, что союз И повторяется в одном ряду ОЧ, а не во всём предложении.

Пример 1: По ве­че­рам за сто­лом со­би­ра­лись дети и взрос­лые и чи­та­ли вслух. Сколько рядов? Два: дети и взрослые; собирались и читали. Союз и не повторяется в каждом ряду, он употреблён по одному разу. Поэтому запятые НЕ ставятся по правилу 15.1.2.

Пример 2: Ве­че­ром Вадим ушёл в свою ком­на­ту и сел пе­ре­чи­ты­вать пись­мо и пи­сать ответ. Два ряда: ушёл и сел; сел (зачем? с какой целью?) перечитывать и писать.

Правило: При на­ли­чии союза А, НО, ДА(=но) за­пя­тые ставятся.

Пример 1: Ученик пишет быстро , но неаккуратно .

Пример 2: Малыш уже не хныкал , а плакал навзрыд.

Пример 3: Мал золотник, да дорог .

Правило: при двукратном по­вто­ре­нии дру­гих со­ю­зов (кроме И) ни, ни; не то, не то; то, то; либо, либо; или, или запятая ста­вит­ся всегда:

Пример 1: А ста­рик расхаживал по ком­на­те и то вполголоса напевал псалмы, то внушительно поучал дочь.

Обратите внимание, что в предложении имеются также од­но­род­ные об­сто­я­тель­ства и дополнения, но мы их не выделяем для более чёткой картины.

После сказуемого «расхаживал» за­пя­той нет! Но если бы вместо союза И ТО, И ТО был бы просто И, запятых было целых три (по правилу 15.1.4)

Правило: При двой­ных со­ю­зах запятая ста­вит­ся перед вто­рой его частью. Это союзы как. так и; не только. но и; не столько. сколько; насколько. настолько; хотя и. но; если не. то; не то что. но; не то чтобы. а; не толь­ко не, а, скорее. чем и другие.

Примеры: Я имею по­ру­че­ние как от судьи , так равно и от всех наших знакомых .

Грин был не только ве­ли­ко­леп­ным пейзажистом и мастером сюжета, но был еще и очень тон­ким психологом .

Мама не то что сердилась , но все-таки была недовольна .

Туманы в Лон­до­не бы­ва­ют если не каждый день , то через день непременно.

Он был не столько расстроен , сколько удивлен сло­жив­шей­ся ситуацией.

Обратите внимание, что каждая часть двойного союза стоит ПЕРЕД ОЧ, что очень важно учитывать при вы­пол­не­нии за­да­ния 7 (тип «ошибка на од­но­род­ные члены») мы уже встре­ча­лись с этими союзами.

Общая схема: Схема: О и О , О и О

Правило: При по­пар­ном объ­еди­не­нии вто­ро­сте­пен­ных чле­нов пред­ло­же­ния за­пя­тая ста­вит­ся между па­ра­ми (союз И дей­ству­ет локально, толь­ко внут­ри групп):

Пример1: Аллеи, за­са­жен­ные сиренями и липами , вязами и тополями , вели к де­ре­вян­ной эстраде.

Пример 2: Песни были разные: про радость и горе , день прошедший и день грядущий .

Пример 3: Книги по гео­гра­фии и ту­рист­ские справочники , друзья и слу­чай­ные знакомые твер­ди­ли нам, что Ро­по­та­мо – один из самых кра­си­вых и диких угол­ков Болгарии.

Ряд повторов, име­ю­щих усилительный от­те­нок — это не од­но­род­ные члены.

Простые осложнённые ска­зу­е­мые также не яв­ля­ют­ся однородными

Сказал так сказал, пойду проверю.

Фразеологизмы с по­вто­ря­ю­щи­ми­ся союзами не яв­ля­ют­ся однородными чле­на­ми

Ни то ни сё, ни рыба ни мясо; ни свет ни заря; ни день ни ночь

Если в пред­ло­же­нии есть не­од­но­род­ные определения , ко­то­рые стоят перед по­яс­ня­е­мым словом и ха­рак­те­ри­зу­ют один пред­мет с раз­ных сторон, между ними нель­зя вставить союз и.

Из глу­би­ны цветка не­ожи­дан­но поднялся сон­ный золотистый шмель.

Сложносочиненными на­зы­ва­ют­ся сложные предложения, в ко­то­рых простые пред­ло­же­ния равноправны по смыс­лу и свя­за­ны сочинительными союзами. Части слож­но­со­чи­нен­но­го предложения не за­ви­сят друг от друга и со­став­ля­ют одно смыс­ло­вое целое.

Пример: Три раза зи­мо­вал он в Мир­ном, и каж­дый раз воз­вра­ще­ние домой ка­за­лось ему пре­де­лом че­ло­ве­че­ско­го сча­стья.

В за­ви­си­мо­сти от вида со­чи­ни­тель­но­го союза, ко­то­рый связывает части предложения, все слож­но­со­чи­нен­ные предложения (ССП) де­лят­ся на три ос­нов­ных разряда:

1) ССП с со­еди­ни­тель­ны­ми союзами (и; да в зна­че­нии и; ни . ни; тоже; также; не толь­ко . но и; как . так и);

2) ССП с раз­де­ли­тель­ны­ми союзами (то . то; не то . не то; или; либо; то ли . то ли);

3) ССП с про­ти­ви­тель­ны­ми союзами (а, но, да в зна­че­нии но, однако, зато, но зато, только, же).

Запятая между ча­стя­ми сложного пред­ло­же­ния ста­вит­ся по ос­нов­но­му правилу, то есть ВСЕГДА, за исключением осо­бых условиях , ко­то­рые ограничивают дей­ствие этого правила. Об этих условиях сказано во второй части правила. В любом случае, чтобы определить, яв­ля­ет­ся ли пред­ло­же­ние сложным, не­об­хо­ди­мо найти его грам­ма­ти­че­ские основы. Что нужно учи­ты­вать при этом:

а) Далеко не все­гда каждое про­стое предложение может иметь и подлежащее, и сказуемое. Так, ча­стот­ны предложения с одной без­лич­ной частью , со ска­зу­е­мым в неопределённо-личном предложении . Например: Много труда предстоит ему, и он это знал .

Схема: [ предстоит ], и [ он знал ].

В дверь позвонили, и никто не сдвинулся с места.

Схема: [ позвонили ], и [ никто не сдвинулся ].

б) Подлежащее может быть вы­ра­же­но местоимениями, как личными, так и дру­гих разрядов: Я вдруг услышал до боли зна­ко­мый голос, и это вернуло меня к жизни.

Схема: [Я услы­шал ], и [это вер­ну­ло ]. Не те­ряй­те местоимения в роли подлежащего, если оно дуб­ли­ру­ет подлежащее из пер­вой части! Это два предложения, у каж­до­го своя основа, например: Художник был хо­ро­шо знаком со всеми гостями, и он не­мно­го удивился , уви­дев незнакомое ему лицо.

Схема: [Художник был знаком], и [он уди­вил­ся ]. Срав­ним с ана­ло­гич­ной конструкцией в про­стом предложении: Художник был хо­ро­шо знаком со всеми го­стя­ми и не­мно­го удивился , уви­дев незнакомое ему лицо. [ О Сказ и О Сказ].

в) Поскольку слож­ное предложение со­сто­ит из двух простых, то впол­не вероятно, что каж­дое из них может иметь од­но­род­ные члены в своём составе. За­пя­тые ставятся и по пра­ви­лу однородных членов, и по пра­ви­лу сложносочинённого предложения. Например: Листья багряные, золотые падали тихо на землю, и ветер кружил их в воз­ду­хе и подбрасывал . Схема пред­ло­же­ния : [Листья падали], и [ветер О Сказ и О Сказ ].

В школьном курсе русского языка единственным условием, при котором между частями сложного предложения не ставится запятая, есть наличие общего второстепенного члена .

Самое слож­ное для уча­щих­ся —это понять, есть ли общий вто­ро­сте­пен­ный член предложения , ко­то­рый даст право не ста­вить запятую между частями, или его нет. Общий— значит, от­но­ся­щий­ся одновременно и к пер­вой части, и ко второй. Если общий член есть —запятая между ча­стя­ми ССП не ставится . Если он есть, то во вто­рой части не может быть ана­ло­гич­но­го второстепенного члена , он толь­ко один, стоит в самом на­ча­ле предложения. Рас­смот­рим простые случаи:

Пример 1: Через год дочка пошла в школу и мама смогла выйти на работу.

Оба про­стых предложения в рав­ной мере могут пре­тен­до­вать на об­сто­я­тель­ство времени «через год». Что случилось через год? Дочка пошла в школу. Мама смогла выйти на работу.

Пе­ре­ста­нов­ка общего члена в конец пред­ло­же­ния меняет смысл: Дочка пошла в школу, и мама смог­ла выйти на ра­бо­ту через год . И теперь этот второстепенный член уже не общий, а относится лишь ко второму простому предложению. По­это­му для нас так важно во-первых, место об­ще­го члена, только на­ча­ло предложения, а во вторых, общий смысл предложения.

Пример 2: К вечеру ветер утих и начало подмораживать . Что произошло к вечеру? Ветер утих. Начало подмораживать.

Теперь более слож­ный пример 1: На окра­и­не города снег уже начал подтаивать, и здесь уже была впол­не весенняя картина. В пред­ло­же­нии два обстоятельства, у каж­до­го простого— своё. Имен­но поэтому за­пя­тая поставлена. Общего второстепенного члена нет. Таким образом, на­ли­чие второго вто­ро­сте­пен­но­го члена та­ко­го же типа (места, времени, цели) во вто­ром предложении даёт право по­ста­вить запятую.

Пример 2: К ночи температура у мамы поднялась ещё больше, и мы не спали всю ночь. Нет оснований относить обстоятельство «к ночи» ко второй части сложного предложения, поэтому запятая ставится.

Необходимо отметить, что бы­ва­ют и дру­гие случаи, при ко­то­рых запятая не ста­вит­ся между ча­стя­ми сложносочинённого предложения. К ним от­но­сит­ся наличие об­ще­го вводного слова, общей при­да­точ­ной части, а также двух пред­ло­же­ний неопределённо-личных, безличных одинаковых по структуре, восклицательных. Но эти слу­чаи не вклю­ча­лись в за­да­ния ЕГЭ, и в по­со­би­ях они не представлены и в школьном курсе не изучаются.

По материалам rus-ege.sdamgia.ru

Задолго до рассвета он прискакал на луг против Татарского. Ниже хутора, где Дон был мельче, разделся донага, привязал к лошадиным головам одежду, сапоги, оружие и, держа в зубах подсумок с патронами, вместе с лошадьми пустился вплавь. Вода обожгла его нестерпимым холодом. Стараясь согреться, он быстро загребал правой рукой, не выпуская из левой связанных поводьев, вполголоса подбадривая стонущих и фыркающих на плыву лошадей.

На берегу торопливо оделся, подтянул подпруги седел и, чтобы согреть лошадей, шибко поскакал к хутору. Намокшая шинель, мокрые крылья седла, влажная рубашка холодили тело. Зубы Григория стучали, по спине бежал озноб, и сам он весь дрожал, но вскоре быстрая езда его разогрела, и неподалеку от хутора он поехал шагом, осматриваясь по сторонам и чутко прислушиваясь. Лошадей решил оставить в яру. По каменистой россыпи спустился в теклину яра. Под копытами лошадей сухо защелкали камни, посыпались высекаемые подковами огненные брызги.

Григорий привязал лошадей к знакомому с детства сухому караичу, пошел в хутор.

Вот и старый мелеховский курень, темные купы яблонь, колодезный журавль под Большой Медведицей… Задыхаясь от волнения, Григорий спустился к Дону, осторожно перелез через плетень астаховского база, подошел к не прикрытому ставнями окну. Он слышал только частые удары сердца да глухой шум крови в голове. Тихо постучал в переплет рамы, так тихо, что сам почти не расслышал стука. Аксинья молча подошла к окну, всмотрелась. Он увидел, как она прижала к груди руки, и услышал сорвавшийся с губ ее невнятный стон. Григорий знаком показал, чтобы она открыла окно, снял винтовку. Аксинья распахнула створки.

— Тише! Здравствуй! Не отпирай дверь, я — через окно, — шепотом сказал Григорий.

Он стал на завалинку. Голые руки Аксиньи охватили его шею. Они так дрожали и бились на его плечах, эти родные руки, что дрожь их передалась и Григорию.

— Ксюша… погоди… возьми винтовку, — запинаясь, чуть слышно шептал он.

Придерживая рукою шашку, Григорий шагнул через подоконник, закрыл окно.

Он хотел обнять Аксинью, но она тяжело опустилась перед ним на колени, обняла его ноги и, прижимаясь лицом к мокрой шинели, вся затряслась от сдерживаемых рыданий. Григорий поднял ее, усадил на лавку. Клонясь к нему, пряча лицо на груди у него, Аксинья молчала, часто вздрагивала и стискивала зубами отворот шинели, чтобы заглушить рыдания и не разбудить детей.

Видно, и ее, такую сильную, сломили страдания. Видно, солоно жилось ей эти месяцы… Григорий гладил ее рассыпавшиеся по спине волосы, горячий и мокрый от пота лоб. Он дал ей выплакаться вволю, потом спросил:

— И Дуняшка… Живая… и здоровая.

— Михаил дома? Да погоди же ты! Перестань, у меня рубаха вся мокрая от твоих слез… Ксюша! Дорогая моя, хватит! Некогда кричать, времени мало… Михаил дома?

Аксинья вытерла лицо, мокрыми ладонями сжала щеки Григория. Улыбаясь сквозь слезы, не сводя с возлюбленного глаз, тихо сказала:

— Я не буду… Я уже не кричу… Нету Михаила, второй месяц в Вёшках, служит в какой-то части. Пойди же глянь на детей! Ой, и не ждали мы тебя и не чаяли.

Мишатка и Полюшка, разметавшись, спали на кровати. Григорий склонился над ними, постоял немного и отошел на цыпочках, молча присел возле Аксиньи.

— Как же ты? — горячим шепотом спросила она. — Как пришел? Где же ты пропадал? А ежли поймают тебя?

— Я за тобой. Небось, не поймают! Поедешь?

— Со мною. Ушел я из банды. Я у Фомина был. Слыхала?

— На юг. На Кубань или дальше. Проживем, прокормимся как-нибудь, а? Никакой работой не погнушаюсь. Моим рукам работать надо, а не воевать. Вся душа у меня изболелась за эти месяцы… Ну, об этом после.

— Оставим на Дуняшку. Потом видно будет. Потом заберем и их. Ну? Едешь?

— Не надо! Без слез. Хватит же! Потом покричим с тобой, время будет… Собирайся, у меня кони ждут в яру. Ну? Едешь?

— А как бы ты думал? — вдруг громко сказала Аксинья и испуганно прижала руку к губам, глянула на детей. — Как бы ты думал? — уже шепотом спросила она. — Сладко мне одной? Поеду, Гришенька, родненький мой! Пеши пойду, поползу следом за тобой, а одна больше не останусь! Нету мне без тебя жизни… Лучше убей, но не бросай опять.

Она с силой прижала к себе Григория. Он целовал ее и косился на окно. Коротки летние ночи. Надо спешить.

— Может, приляжешь? — спросила Аксинья.

— Что ты! — испуганно воскликнул он. — Скоро рассветет, надо ехать. Одевайся и ступай покличь Дуняшку. Договоримся с ней. Нам надо затемно добраться до Сухого лога. Там в лесу переднюем, а ночью — дальше. Верхом-то ты усидишь?

— Господи, тут хоть бы как-нибудь, а не то — верхом! Я все думаю — не во сне ли это мне снится? Я тебя часто во сне вижу… и все по-разному… — Аксинья торопливо причесывала волосы, держа в зубах шпильки, и говорила невнятно, тихо. Она быстро оделась, шагнула к двери.

— Разбудить детей? Хоть поглядишь на них.

— Нет, не надо, — решительно сказал Григорий.

Он достал из шапки кисет и стал сворачивать папироску, но как только Аксинья вышла — он поспешно подошел к кровати и долго целовал детей, а потом вспомнил Наталью и еще многое вспомнил из своей нелегкой жизни и заплакал.

Переступив порог, Дуняшка сказала:

— Ну, здравствуй, братец! Прибился к дому? Сколько не блукать тебе по степи… — и перешла на причитания. — Дождались детки родителя… При живом отце стали сиротами…

Григорий обнял ее, сурово сказал:

— Тише, детишек побудишь! Ты это брось, сестра! Я эту музыку слыхал! А слез и горя у меня своего хватает… Тебя я не за этим покликал. Детей возьмешь на воспитание?

— Ухожу и Аксинью беру с собой. Возьмешь детей к себе? Устроюсь на работу, тогда заберу их.

— Ну, а как же? Раз уж вы обое уходите — возьму. Не на улице же им оставаться, и на чужих людей их не кинешь…

Григорий молча поцеловал Дуняшку, сказал:

— Великое спасибо тебе, сестра! Я знал, что не откажешь.

Дуняшка молча присела на сундук, спросила:

Аксинья нерешительно ответила:

— Смотри сама. Пусти квартирантов — или делай, как знаешь. Что останется из одежи, из имения — перенеси к себе…

— Что я скажу людям-то? Спросят, куда делась, — что я говорить буду? — спросила Дуняшка.

— Скажи, что ничего не знаешь, вот и весь сказ. — Григорий повернулся к Аксинье. — Ксюша, поспешай, собирайся. Много не бери с собой. Возьми теплую кофту, две-три юбки, бельишко какое есть, харчей на первый случай, вот и все.

Чуть забрезжил рассвет, когда, простившись с Дуняшкой и перецеловав так и не проснувшихся детей, Григорий и Аксинья вышли на крыльцо. Они спустились к Дону, берегом дошли до яра.

— Когда-то мы с тобой в Ягодное вот так же шли, — сказал Григорий. — Только узелок у тебя тогда был побольше, да сами мы были помоложе…

Охваченная радостным волнением, Аксинья сбоку взглянула на Григория.

— А я все боюсь — не во сне ли это? Дай руку твою, потрогаю, а то веры нету. — Она тихо засмеялась, на ходу прижалась к плечу Григория.

Он видел ее опухшие от слез, сияющие счастьем глаза, бледные в предрассветных сумерках щеки. Ласково усмехаясь, подумал: «Собралась и пошла, как будто в гости… Ничто ее не страшит, вот молодец баба!»

Словно отвечая на его мысли, Аксинья сказала:

— Видишь, какая я… свистнул, как собачонке, и побежала я за тобой. Это любовь да тоска по тебе, Гриша, так меня скрутили… Только детишек жалко, а об себе я и «ох» не скажу. Везде пойду за тобой, хоть на смерть!

Заслышав их шаги, тихо заржали кони. Стремительно приближался рассвет. Уже зарозовела чуть приметно на восточной окраине полоска неба. Над Доном поднялся от воды туман.

Григорий отвязал лошадей, помог Аксинье сесть в седло. Стремена были отпущены длинновато по ногам Аксиньи. Досадуя на свою непредусмотрительность, он подтянул ремни, сел на второго коня.

— Держи за мной, Ксюша! Выберемся из яра — пойдем наметом. Тебе будет не так тряско. Поводья не отпускай. Конишка, какой под тобой, этого недолюбливает. Береги колени. Он иной раз балуется, норовит ухватить зубами за колено. Ну, айда!

До Сухого лога было верст восемь. За короткий срок они проскакали это расстояние и на восходе солнца были уже возле леса. На опушке Григорий спешился, помог Аксинье сойти с коня.

— Ну, как? Тяжело с непривычки ездить верхом? — улыбаясь, спросил он.

Раскрасневшаяся от скачки Аксинья блеснула черными глазами.

— Хорошо! Лучше, чем пешком. Вот только ноги… — И она смущенно улыбнулась: — Ты отвернись, Гриша, я гляну на ноги. Что-то кожу пощипывает… потерлась, должно быть.

— Это пустяки, пройдет, — успокоил Григорий. — Разомнись трошки, а то у тебя ноженьки что-то подрагивают… — И с ласковой насмешкой сощурил глаза: — Эх ты, казачка!

У самой подошвы буерака он выбрал небольшую полянку, сказал:

— Тут и будет наш стан, располагайся, Ксюша!

Григорий расседлал коней, стреножил их, положил под куст седла и оружие. Обильная густая роса лежала на траве, и трава от росы казалась сизой, а по косогору, где все еще таился утренний полумрак, она отсвечивала тусклой голубизной. В полураскрытых чашечках цветов дремали оранжевые шмели. Звенели над степью жаворонки, в хлебах, в душистом степном разнотравье, дробно выстукивали перепела: «Спать пора! Спать пора! Спать пора!» Григорий умял возле дубового куста траву, прилег, положив голову на седло. И гремучая дробь перепелиного боя, и усыпляющее пение жаворонков, и теплый ветер, наплывавший из-за Дона с неостывших за ночь песков, — все располагало ко сну. Кому-кому, а Григорию, не спавшему много ночей подряд, пора было спать. Перепела уговорили его, и он, побежденный сном, закрыл глаза. Аксинья сидела рядом, молчала, задумчиво обрывая губами фиолетовые лепестки пахучей медвянки.

— Гриша, а никто нас тут не захватит? — тихо спросила она, коснувшись стебельком цветка заросшей щеки Григория.

Он с трудом очнулся от дремотного забытья, хрипло сказал:

— Никого нету в степи. Зараз же глухая пора. Я усну, Ксюша, а ты покарауль лошадей. Потом ты уснешь. Сон сморил меня… сплю… Четвертые сутки… Потом погутарим…

— Спи, родненький, спи крепше!

Аксинья наклонилась к Григорию, отвела со лба его нависшую прядь волос, тихонько коснулась губами щеки.

— Милый мой, Гришенька, сколько седых волос-то у тебя в голове… — сказала она шепотом. — Стареешь, стало быть? Ты же недавно парнем был… — И с грустной полуулыбкой заглянула в лицо Григорию.

Он спал, слегка приоткрыв губы, мерно дыша. Черные ресницы его, с сожженными солнцем кончиками, чуть вздрагивали, шевелилась верхняя губа, обнажая плотно сомкнутые белые зубы. Аксинья всмотрелась в него внимательнее и только сейчас заметила, как изменился он за эти несколько месяцев разлуки. Что-то суровое, почти жестокое было в глубоких поперечных морщинах между бровями ее возлюбленного, в складках рта, в резко очерченных скулах… И она впервые подумала, как, должно быть, страшен он бывает в бою, на лошади, с обнаженной шашкой. Опустив глаза, она мельком взглянула на его большие узловатые руки и почему-то вздохнула.

Спустя немного Аксинья тихонько встала, перешла поляну, высоко подобрав юбку, стараясь не замочить ее по росистой траве. Где-то недалеко бился о камни и звенел ручеек. Она спустилась в теклину лога, устланную замшелыми, покрытыми прозеленью, каменными плитами, напилась холодной родниковой воды, умылась и досуха вытерла порумяневшее лицо платком. С губ ее все время не сходила тихая улыбка, радостно светились глаза. Григорий снова был с нею! Снова призрачным счастьем манила ее неизвестность… Много слез пролила Аксинья бессонными ночами, много горя перетерпела за последние месяцы. Еще вчера днем, на огороде, когда бабы, половшие по соседству картофель, запели грустную бабью песню, — у нее больно сжалось сердце, и она невольно прислушалась.

Тега-тега, гуси серые, домой,
Не пора ли вам наплаваться?
Не пора ли вам наплаваться,
Мне, бабеночке, наплакаться…

— выводил, жаловался на окаянную судьбу высокий женский голос, и Аксинья не выдержала: слезы так и брызнули из ее глаз! Она хотела забыться в работе, заглушить ворохнувшуюся под сердцем тоску, но слезы застилали глаза, дробно капали на зеленую картофельную ботву, на обессилевшие руки, и она уже ничего не видела и не могла работать. Бросив мотыгу, легла на землю, спрятала лицо в ладонях, дала волю слезам…

Только вчера она проклинала свою жизнь, и все окружающее выглядело серо и безрадостно, как в ненастный день, а сегодня весь мир казался ей ликующим и светлым, словно после благодатного летнего ливня. «Найдем и мы свою долю!» — думала она. рассеянно глядя на резные дубовые листья, вспыхнувшие под косыми лучами восходящего солнца.

Возле кустов и на солнцепеке росли душистые пестрые цветы. Аксинья нарвала их большую охапку, осторожно присела неподалеку от Григория и, вспомнив молодость, стала плести венок. Он получился нарядный и красивый. Аксинья долго любовалась им, потом воткнула в него несколько розовых цветков шиповника, положила в изголовье Григорию.

Часов в девять Григорий проснулся от конского ржания, испуганно сел, шаря вокруг себя руками, ища оружие.

— Никого нету, — тихо сказала Аксинья. — Чего ты испужался?

Григорий протер глаза, сонно улыбнулся.

— Приучился по-заячьи жить. Спишь и во сне одним глазом поглядываешь, от каждого стука вздрагиваешь… От этого, девка, скоро не отвыкнешь. Долго я спал?

— Мне надо сутки подряд спать, чтобы отоспаться как следует. Давай лучше завтракать. Хлеб и нож у меня в седельных сумах, достань сама, а я пойду коней напою.

Он встал, снял шинель, повел плечами. Жарко пригревало солнце. Ветер ворошил листья деревьев, и за шелестом их уже не слышно было певучего говора ручья.

Григорий спустился к воде, из камней и веток сделал в одном месте запруду, шашкой нарыл земли, засыпал ею промежутки между камнями. Когда вода набралась возле его плотины, он привел лошадей и дал им напиться, потом снял с них уздечки, снова пустил пастись.

За завтраком Аксинья спросила:

— На Морозовскую. Доедем до Платова, а оттуда пойдем пеши.

— Жалко, Гриша! Кони такие добрые, на серого прямо не наглядишься, и надо бросать? Где ты его добыл?

— Добыл… — Григорий невесело усмехнулся. — Грабежом взял у одного тавричанина.

После недолгого молчания он сказал:

— Жалко не жалко, а бросать прийдется… Нам лошадьми не торговать.

— А к чему ты при оружии едешь? На что оно нам сдалось? Не дай бог, увидит кто — беды наберемся.

— Кто нас ночью увидит? Я его так, для опаски оставил. Без него мне уже страшновато… Бросим коней — и оружие брошу. Тогда оно уже будет ненужное.

После завтрака они легли на разостланной шинели. Григорий тщетно боролся со сном, Аксинья, опершись на локоть, рассказывала, как жила без него, как много выстрадала за это время. Сквозь неодолимую дрему Григорий слышал ее ровный голос и не в силах был поднять отяжелевшие веки. Иногда он вовсе переставал слышать Аксинью. Голос ее удалялся, звучал глуше и затихал совсем. Григорий вздрагивал и просыпался, а через несколько минут уже снова закрывал глаза. Усталость была сильнее его желаний и воли.

— …скучали, спрашивали — где батя? Я с ними по-всячески, всё больше лаской. Приобыкли, привязались ко мне и стали реже проведывать Дуняшку. Полюшка — тихонькая, смирная. Куклят ей нашью из лоскутков, она и сидит с ними под столом, занимается. А Мишатка раз прибегает с улицы, весь дрожит. «Ты чего?» — спрашиваю. Заплакал, да так горько. «Ребята со мной не играются, говорят — твой отец бандит. Мамка, верно, что он бандит? Какие бывают бандиты?» Говорю ему: «Никакой он не бандит, твой отец. Он так… несчастный человек». Вот и привязался он с расспросами: почему несчастный и что такое несчастный? Никак ему не втолкую… Они сами, Гриша, стали звать меня матерью, не подумай, что я их учила. А Михаил ничего с ними обходился, ласково. Со мной не здоровался, отвернется и пройдет мимо, а им раза два сахару привозил из станицы. Прохор все об тебе горевал. Пропал, говорит, человек. На прошлой неделе зашел погутарить об тебе и ажник слезьми закричал… Обыск делали у меня, всё оружие искали — и под застрехами, и в погребу, и везде…

Григорий уснул, так и не дослушав рассказа. Над головой его шептались под ветром листья молодого вяза. По лицу скользили желтые блики света. Аксинья долго целовала его закрытые глаза, а потом и сама уснула, прижавшись к руке Григория щекой, улыбаясь и во сне.

Поздней ночью, когда зашел месяц, они покинули Сухой лог. Через два часа езды спустились с бугра к Чиру. На лугу кричали коростели, в камышистых заводях речки надсаживались лягушки, и где-то далеко и глухо стонала выпь.

Сплошные сады тянулись над речкой, неприветно чернея в тумане.

Неподалеку от мостка Григорий остановился. Полночное безмолвие царило в хуторе. Григорий тронул коня каблуками, свернул в сторону. Ехать через мост он не захотел. Не верил он этой тишине и боялся ее. На краю хутора они переехали речку вброд и только что свернули в узкий переулок, как из канавы поднялся человек, за ним — еще трое.

Григорий вздрогнул от окрика, как будто от удара, натянул поводья. Мгновенно овладев собой, он громко отозвался: «Свои! — и, круто поворачивая коня, успел шепнуть Аксинье: — Назад! За мной!»

Четверо из заставы недавно расположившегося на ночевку продотряда молча и не спеша шли к ним. Один остановился прикурить, зажег спичку. Григорий с силой вытянул плетью коня Аксиньи. Тот рванулся и с места взял в карьер. Пригнувшись к лошадиной шее, Григорий скакал следом. Томительные секунды длилась тишина, а потом громом ударил неровный раскатистый залп, вспышки огня пронизали темноту. Григорий услышал жгучий свист пуль и протяжный крик:

Саженях в ста от речки Григорий догнал машисто уходившего серого коня, — поровнявшись, крикнул:

— Пригнись, Ксюша! Пригнись ниже!

Аксинья натягивала поводья и, запрокидываясь, валилась набок. Григорий успел поддержать ее, иначе она бы упала.

— Тебя поранили?! Куда попало?! Говори же. — хрипло спросил Григорий.

Она молчала и все тяжелее наваливалась на его руку. На скаку прижимая ее к себе, Григорий задыхался, шептал:

— Ради господа-бога! Хоть слово! Да что же это ты?!

Но ни слова, ни стона не услышал он от безмолвной Аксиньи.

Верстах в двух от хутора Григорий круто свернул с дороги, спустился к яру, спешился и принял на руки Аксинью, бережно положил ее на землю.

Он снял с нее теплую кофту, разорвал на груди легкую ситцевую блузку и рубашку, ощупью нашел рану. Пуля вошла Аксинье в левую лопатку, раздробила кость и наискось вышла под правой ключицей. Окровавленными трясущимися руками Григорий достал из переметных сум свою чистую исподнюю рубашку, индивидуальный пакет. Он приподнял Аксинью, подставил под спину ей колено, стал перевязывать рану, пытаясь унять хлеставшую из-под ключицы кровь. Клочья рубашки и бинт быстро чернели, промокали насквозь. Кровь текла также из полуоткрытого рта Аксиньи, клокотала и булькала в горле. И Григорий, мертвея от ужаса, понял, что все кончено, что самое страшное, что́ только могло случиться в его жизни, — уже случилось…

По крутому склону яра, по тропинке, пробитой в траве и усеянной овечьими орешками, он осторожно спустился в яр, неся на руках Аксинью. Безвольно опущенная голова ее лежала у него на плече. Он слышал свистящее, захлебывающееся дыхание Аксиньи и чувствовал, как теплая кровь покидает ее тело и льется изо рта ему на грудь. Следом за ним сошли в яр обе лошади. Фыркая и гремя удилами, они стали жевать сочную траву.

Аксинья умерла на руках у Григория незадолго до рассвета. Сознание к ней так и не вернулось. Он молча поцеловал ее в холодные и соленые от крови губы, бережно опустил на траву, встал. Неведомая сила толкнула его в грудь, и он попятился, упал навзничь, но тотчас же испуганно вскочил на ноги. И еще раз упал, больно ударившись обнаженной головой о камень. Потом, не поднимаясь с колен, вынул из ножен шашку, начал рыть могилу. Земля была влажная и податливая. Он очень спешил, но удушье давило ему горло, и чтобы легче было дышать, он разорвал на себе рубашку. Предутренняя свежесть холодила его влажную от пота грудь, и ему стало не так трудно работать. Землю он выгребал руками и шапкой, не отдыхая ни минуты, но пока вырыл могилу глубиною в пояс — ушло много времени.

Хоронил он свою Аксинью при ярком утреннем свете. Уже в могиле он крестом сложил на груди ее мертвенно побелевшие смуглые руки, головным платком прикрыл лицо, чтобы земля не засыпала ее полуоткрытые, неподвижно устремленные в небо и уже начавшие тускнеть глаза. Он попрощался с нею, твердо веря в то, что расстаются они ненадолго…

Ладонями старательно примял на могильном холмике влажную желтую глину и долго стоял на коленях возле могилы, склонив голову, тихо покачиваясь.

Теперь ему незачем было торопиться. Все было кончено.

В дымной мгле суховея вставало над яром солнце. Лучи его серебрили густую седину на непокрытой голове Григория, скользили по бледному и страшному в своей неподвижности лицу. Словно пробудившись от тяжкого сна, он поднял голову и увидел над собой черное небо и ослепительно сияющий черный диск солнца.

По материалам sholohov.lit-info.ru