Когда 10 мая 1940 года Уинстон Черчилль стал британским премьер-министром, то в ходе своей первой встречи со всепартийным правительством он произнес ставшую исторической фразу: «Я не могу предложить вам ничего, кроме крови, тяжелого труда, слез и пота». К новому премьеру в то время были обращены надежды миллионов соотечественников. Он же так комментировал подобные настроения: «Бедные, бедные люди. Они доверяют мне, а я им могу дать только несчастье на довольно долгое время».
Британия тогда уже вступила в войну против нацистской Германии, и перспективы вести ее практически в одиночку выглядели для страны достаточно мрачно. В такие моменты истории многое зависит от лидеров и национальной элиты, — появятся ли те, кто способен сплотить нацию во имя общих целей даже ценой больших потерь и самопожертвования?
Нынешний всемирный экономический кризис, разумеется, пока не приобрел характера общемировой катастрофы, как это случилось в конце 30-х годов прошлого века. «Пока» — потому что уже появилось немало мрачных пророков, которые с истовостью Савонаролы предрекают человечеству лишь один путь выхода из нынешнего кризиса — через третью мировую войну. Хотелось бы, чтобы все обернулось лишь повышением рейтинга цитируемости этих кликуш.
В то же время пока ни в одной части света, ни в одной стране и ни у одного национального правительства не появилось четкого плана действий, такого, чтобы люди могли облегченно вздохнуть: «Вот оно, вот то, что нужно, вот истинный путь к экономическому спасению!» Похоже, никто пока толком не представляет, что конкретно нужно делать. Что, разумеется, облегчает задачу тем, кто исходит из принципа «чем хуже — тем лучше!», давая возможность критиковать неизбежно ошибающиеся в тумане финансового хаоса экономические власти, но, увы, это не приближает и не подсказывает решение проблем.
Сами же экономические (и политические, впрочем) власти большинства стран мира, где кризис уже проявился во всей неприглядной красе, предпочитают пока успокоительное убаюкивание и обещания помощи живописанию ситуации во всей неприятной полноте. Оно и понятно: законы публичной и демократической политики предписывают всякий раз озвучивать те решения и мнения, которые наименее противны с популистской точки зрения. «Страшилки» остаются сферой словесных упражнений масс-медиа: на этом в том числе зиждется медийный, не политический, рейтинг.
Российские власти в данном случае не являются исключением. День за днем звучат самые авторитетные слова успокоения: государство выполнит все социальные обязательства, мы не допустим резкого обвала (рубля, числа рабочих мест, производства), ни одна из значимых социальных групп населения сильно не пострадает — ни военные, ни студенты, ни бюджетники в целом, ни работники автопрома, ни жители моногородов, ну и так далее.
Система прочно взяла курс на самосохранение, на удержание стабильности в краткосрочном плане. Только бы продержаться. Речи о масштабной модернизации экономики страны, похоже, уже не идет. Только бы не стало хуже.
Но если отсрочку или секвестирование каких-то амбициозных проектов типа «Острова Русский» еще можно понять и принять, то сворачивание (а вернее — просто неразвертывание) программ модернизации отсталой инфраструктуры и экономики в целом по-человечески понять можно тоже, но рационально принять — нет. Происходит консервация инфраструктурной, технологической, информационной, социальной отсталости страны. И именно в этом состоянии она встретит окончание кризиса, который рано или поздно кончится. Из этой отсталости нам никогда не выбраться, если апеллировать только к патерналистским чувствам депрессивных, экономически пассивных, не самых продвинутых в образовательном плане слоев населения. Если обещать только помощь слабым (а их бросать на произвол судьбы, конечно, недопустимо), но не обещать и не поощрять свободы предпринимательства и предприимчивости сильных, тех, кто силой своего раскрепощенного от оков бюрократии труда только и способен вытянуть страну из болота стагнации и в дальнейшем — упадка.
Рано или поздно резервуары подпитки социал-патернализма иссякнут, и кому-то все равно придется произнести слова про «тяжелый труд, пот и слезы». При этом быть готовым употребить свой авторитет на проведение в жизнь непопулярных, но жестоко необходимых мер. И тогда ключевым уже станет вопрос не о количестве денег у руководящей силы, а об уровне доверия в обществе по отношению к ней. Без твердой уверенности, что таким доверием удастся заручиться хотя бы на какое-то время, про пот, труд и слезы лучше даже рот не раскрывать.
Собственно, вопрос о доверии становится ключевым и для самих антикризисных мер.
По материалам iz.ru
«Я не могу предложить ничего, кроме крови, тяжёлого труда, слёз и пота. Нам предстоит суровое испытание. Перед нами много долгих месяцев борьбы и страданий. Вы спросите, какова наша политика? Я отвечу: вести войну на море, суше и в воздухе, со всей нашей мощью и со всей той силой, которую Бог может даровать нам; вести войну против чудовищной тирании, равной которой никогда не было в мрачном и скорбном перечне человеческих преступлений.»
Если кто, вдруг забыл или не знает, то я напомню чьи это слова. Сэр Уинстон Черчилль. Произнесены они 13 мая 1940 г., при вступлении на должность премьера. Сказано честно, горько, без жонглирования словами. Мало кто из политиков, и до, и после был настолько честен перед нацией. Могу припомнить лишь Маннергейма, заботами СССР, оказавшегося в той войне в противоположном лагере. Черчилль был неправ только в одном, и то, я уверен, он прекрасно отдавал себе в этом отчёт. Была в истории тирания, равная, даже более страшная чем гитлеровская, существовавшая с ней бок о бок — советская. И я не раз уже писал о том, что карты истории легли так, что свободному миру пришлось заключить союз с одним дьяволом, дабы уничтожить другого. И ещё — Черчилль немного опоздал, а потому и крови человеческой пролилось много больше. Ведь перед Черчиллем был Чемберлен, был Даладье, те, кто до последнего надеялся на то, что врага можно умиротворить, что накопленное, созданное в огромных количествах оружие может так и не выстрелить.
Они вели себя не только трусливо, но и глупо, работая на свой грядущий разгром. И не только это. Холокост, — вина за который частично ложится и на них, на западных лидеров. Они, просто, не хотели раздражать Гитлера, а потому заворачивали в море суда с еврейскими беженцами, вводили жёсткие квоты на въезд в Палестину, отказывали беглецам из Рейха в убежище. Только бы не рассердить без надобности. В сговоре Молотова -Риббентропа тоже есть их вина — слишком уж вольготно чувствовали себя в Европе два усатых бандита.
Таков, увы, горький побочный продукт демократии, при всех её прочих неоспоримых достоинствах — странная уверенность, что со всеми и всегда можно договориться, если вести себя разумно. Вот только, с чьей точки зрения — разумно. И Сталин, и Гитлер, в рамках своей идеологии, своей политики, тоже действовали вполне разумно, не чувствуя и не имея никаких моральных обязательств перед «растленными буржуазными демократиями». Впрочем, и друг перед другом тоже. Сталин и не скрывал перед подельниками, что надул фюрера, а то, что всё вышло не так как он хотел, ну так и Гитлер был не лыком шит.
Во всяком случае, Черчилль, в отличие от обоих диктаторов, был предельно честен перед нацией. А ещё, у него была цель, ясное понимание того, что нацистской Германии и Англии вместе, в одной Европе не бывать. Слишком глубоки противоречия, слишком различны политические режимы и философия обоих государств. Повторю, так легли карты, что Советский Союз был в тот момент менее опасен, чем Германия. Но и после войны, уже в отставке, Черчилль остался собой, не собираясь скрывать своих мыслей, будучи честным перед собой и остальным миром. А потому, разгромив одного врага, он ясно обозначил другого, однозначно развеяв послевоенные иллюзии. 5-го марта 46-го, выступая перед выпускниками Вестминстерского колледжа в Фултоне, он предельно ясно обрисовал картину новой политической реальности. «Мы не можем закрыть глаза на то, что свободы, которые имеют граждане в США, в Британской империи, не существуют в значительном числе стран, некоторые из которых очень сильны.» А также «Тень упала на сцену, ещё недавно освещенную победой Альянса. Никто не знает, что Советская Россия и её международная коммунистическая организация намерены делать в ближайшем будущем и есть ли какие-то границы их экспансии.»
Эта речь, по мнению советских лидеров, стала сигналом к началу Холодной войны. На самом же деле, Черчилль просто констатировал факты, которые Москва упорно отказывалась признать, традиционно выдавая чёрное за белое, полицейский, фашистский режим за высшую форму демократии, агрессию за борьбу народов за освобождение. После войны Европа не знала политиков такого масштаба, даже де Голль дважды давал слабину, — в Алжирской войне и в 68-м, во время волнений, устроенных леваками. Черчилль остался Черчиллем. Лишь Маргарет Тэтчер можно, в какой-то мере, поставить рядом с ним.
Черчилль — пример и упрёк нынешним европейским лидерам, ибо их стараниями, время говорить о крови, тяжёлом труде, слезах и поте неудержимо приближается. Собственно, кровь и слёзы уже пришли в Европу, и может быть, не в последнюю очередь потому, что Европа когда-то сама отказалась от тяжёлого труда, решив переложить его на плечи чужаков. Не вышло. Чужаки, поначалу робкие и готовые на всё, лишь бы пробраться в вожделенный европейский рай, со временем, почувствовав свою силу, начали диктовать свои условия. Теперь их дети и внуки объявили войну Европе и всему западному миру. Париж, Брюссель, Мадрид, Лондон, теперь ещё и Германия. Они совершенно не находят нужным скрывать, что отныне они — хозяева Европы.
Но это, ведь, только часть проблемы, и нет ничего странного в том, что, капитулировав на одном участке фронта борьбы за выживание, европейские правительства готовы сдаться и на других, более того, призывают к сдаче тех, кто ещё пытается сопротивляться. Ещё Довлатов, 30 лет назад писал, что «от Израиля требуют благородного самоубийства». Он ошибся в одном — сейчас они хотят простого и незамысловатого самоубийства — о «благородстве» уже давно и никто не помышляет.
Но ведь и это ещё не всё. Пару лет назад, когда вводились антироссийские санкции, я было порадовался — хоть когда в Европе, хоть в чём-то, возобладал здравый смысл. До них, наконец, пусть поздно, но дошло, что за чудовище обитает на востоке континента. Опять же — для этого должен был случиться аншлюс Крыма и начаться война в Донбассе. Россия вполне открыто и явно высказывает угрозы Европе. Но и здесь, перед лицом явной опасности, нет не то что единства, даже в рамках одного военного Альянса, хуже — попытки открытого предательства. Постоянно идут разговоры о возможном снятии санкций, а вопрос продажи Украине летального оружия открыто саботируется. Недавно США назвали Россию одной из главных угроз. По идее, резонанс должен был быть такой же, как и после фултонской речи. Но нет — на деле, всё те же, как и перед той войной, попытки улестить, умиротворить агрессора.
Я ни в коем случае не призываю к войне, тем более, что, если она, не дай Б-г, начнётся, она вряд ли ограничится конвенциональными средствами. Я, просто, предлагаю ещё раз задуматься, чем чревата страусиная политика. Именно потому, что ещё есть шанс предотвратить большую войну, большую катастрофу. Да, эти шаги чреваты тем самым потом и тяжёлым трудом, но, думается мне, что лучше быть потным, но живым. А значит, временно, надеюсь, что только временно, придётся пойти на трудности, пусть и немалые, но необходимые. Отказ от этого пути вовсе не отменяет грядущих испытаний, даже не очень их оттягивает. Обе угрозы — и внутреннюю и внешнюю необходимо нейтрализовать. Я уже писал о том, что Европа должна коренным образом пересмотреть отношения с эмигрантами из стран Востока, причём, не только в первом поколении. Да, по большому счёту, это означает вернуться к политике начала 20-го века, попросту говоря — удержанию стран Третьего мира и выходцев из него «на коротком поводке».
Но главное — угроза, исходящая из России. И здесь Запад преступно наступает на старые грабли. Только санкции и всемерная военная поддержка тех, кто уже столкнулся с русской агрессией. Украины — в первую очередь. Только так можно предотвратить глобальное столкновение. Никакой политики умиротворения, разговор только с позиции силы. Когда Черчилль так заговорил с Германией, было уже поздно. С Советской Россией, как показал опыт Кореи и Карибский Кризис нужно было разговаривать именно так. Иначе, случались Венгрия и Чехословакия. Сейчас — Грузия и Украина. Россия, хоть и не советская, а суть та же. Пожалуй, даже, похуже будет.
Такие дела. Всего-то — понять, что Украина — это нынешняя Чехословакия. Отдать её, сказать — «Я привёз вам мир», а потом рухнуть в пучину большой войны — неужели снова те же грабли? Но тогда, действительно, был Черчилль. А сейчас? Будет ли кто-то готов повторить его слова: «Я не могу предложить ничего, кроме крови, тяжёлого труда, слёз и пота»? Будет ли кто-то готов взять на себя ответственность за судьбу западного мира, просто потому, что вопрос всё больше и больше ставится так: или-или. «И» никак не выходит, как ни старайся, как ни прячь голову в песок.
По материалам flavius-aetius1.livejournal.com
Сэр Уи́нстон Леона́рд Спе́нсер-Че́рчилль (англ. Sir Winston Leonard Spencer-Churchill ; 30 ноября 1874 — 24 января 1965) — британский государственный и политический деятель, премьер-министр Великобритании в 1940—1945 и 1951—1955 годах; военный, журналист, писатель, лауреат Нобелевской премии по литературе (1953). По данным опроса, проведённого в 2002 году вещательной компанией Би-би-си, был назван величайшим британцем в истории.
В 1915 г турецкое правительство начало проводить по отношению к армянам, жившим в Малой Азии, политику беспощадной массовой резни и высылок. 300 или 400 тыс. мужчин, женщин и детей бежали на русскую территорию, а отчасти в Персию и Месопотамию. Но Малая Азия была настолько основательно очищена от армянских элементов, насколько только могли достичь этого подобные меры, проводимые в самом широком масштабе. По приблизительным подсчётам, этим репрессиям подверглись 1/4 млн армян, из которых погибло больше половины. Нет никакого сомнения, что это преступление было задумано и выполнено по политическим мотивам…
Какая же цель объединила нас всех? Нас сплотило убеждение в том, что жизнь Британии, ее слава, ее миссия в мире достижимы только с помощью национального единства, а национальное единство может быть достигнуто лишь во имя цели ещё более великой, чем сама нация. Как бы ни различались наши политические убеждения, как бы велико ни было расхождение наших партийных интересов, какими бы различными ни были наше призвание и общественное положение, нас роднит одно: мы намерены защищать наш Остров от тирании и агрессии и, насколько это в наших силах, мы намерены протянуть руку помощи другим, кто, быть может, находится в более непосредственной опасности, чем находимся в настоящий момент мы сами.
В настоящий исторический момент перед широкими трудящимися массами всех стран впервые открылась перспектива более полноценной жизни и меньших тягот. Наука стоит наготове, чтобы дать миллионам и десяткам миллионов людей изобилие, какого они ещё не знали. […] Неужели всем этим надеждам, перспективам, всем этим тайнам, отвоёванным у природы гением человека, суждено обратиться на его собственную погибель от руки тирании, агрессии и войны? Или им суждено принести ещё большую свободу и прочный мир? Ещё никогда выбор между благословением и проклятием не стоял перед человечеством в столь простом, наглядном и даже грубом виде. Выбор открыт. Чаша весов грозно колеблется.
Если с Лигой Наций поступили дурно и разрушили ее, то мы обязаны построить ее заново. Если значение лиги народов, стремившихся к миру, свели к нулю, то мы обязаны превратить ее в лигу вооружённых народов, народов, настолько верных своему слову, чтобы не нападать на других, и настолько сильных, чтобы самим не подвергаться нападению.
Было бы подлинным несчастьем, если бы здесь, у себя дома, между нами разгорелись жестокие раздоры по вопросам внешней политики. Избирательная кампания, в ходе которой между нами происходит борьба по поводу обычных вопросов нашей внутренней жизни, — это для нас дело знакомое. Но кампания, которая вращалась бы вокруг жгучих вопросов обороны и внешней политики, способна превратить нас в глубоко разобщённую нацию, возглавляемую лишённым определённого большинства и непоследовательным парламентом.
Если бы нам удалось собрать в Европе хотя бы десяток хорошо вооружённых государств, объединившихся для сопротивления агрессии, направленной против любого из них, объединившихся для контрнападения на агрессора в рамках единого плана, тогда мы были бы настолько сильны, что непосредственная опасность была бы предотвращена и мы добились бы передышки для создания в дальнейшем ещё более обширного аппарата мира. Разве это не много лучше, чем быть втянутым в войну поодиночке, уже после того, как половина тех, кто мог быть нашими друзьями и союзниками, оказались повергнутыми один за другим? Ни одной нации нельзя предлагать присоединиться к этому торжественному обязательству, не дав ей уверенности в силе и доблести ее товарищей […] К числу государств, которых надо спросить, желают ли они присоединиться к Великобритании и Франции для исполнения этого особого долга, относятся Югославия, Румыния, Венгрия и Чехословакия. Эти страны можно раздавить поодиночке, но объединённые — они представляют огромную силу. Затем идут Болгария, Греция и Турция. […] Но даже и это явилось бы только началом. На востоке Европы находится великая держава Россия, страна, которая стремится к миру; страна, которой глубочайшим образом угрожает нацистская враждебность, страна, которая в настоящий момент стоит как огромный фон и противовес всем упомянутым мною государствам Центральной Европы. Нам безусловно незачем идти на поклон к Советской России или сколько-нибудь твёрдо рассчитывать на выступление русских. Но какими бы близорукими глупцами мы были, если бы сейчас, когда опасность так велика, мы чинили бы ненужные препятствия присоединению великой русской массы к делу сопротивления акту нацистской агрессии. […] Мне возразят: «но ведь это означает окружение Германии». Я отвечаю: «Нет, это — окружение агрессора». Нации, связанные уставом Лиги, никогда, как бы могущественны они ни были, не смогут угрожать миру и независимости какого-либо другого государства. Такова сама сущность того, что объединило их. Создать военный блок против одного определённого государства было бы преступлением. Но создать блок для взаимной защиты против возможного агрессора не только не преступление, но высочайший моральный долг и добродетель. Мы хотим для себя лишь такой безопасности, которую мы готовы полностью предоставить и Германии.
После того, как нам удастся собрать эти силы и общими усилиями устранить опасность войны, тогда настанет время заняться жалобами недовольных наций и избавиться от источников ненависти и зависти, коль скоро удастся устранить источник страха. Тогда-то и настанет пора для того, чтобы приступить к завершению всего труда, а именно к широкому и всеобщему сокращению отвратительного бремени вооружений, ибо, если они будут расти такими темпами, как теперь, это приведет лишь к банкротству и взаимному уничтожению.
По материалам ru.wikiquote.org
Черчилль играл со словами и смыслами как Вивальди со звуком скрипки. Он был красноречив, остроумен, колок, груб, взвешивал каждое слово или говорил опрометчиво. Эпистолярное наследие этого великого человека поражает, а многое из сказанного им стало афоризмами и сегодня издается отдельными тиражами.
Большинство из нас знают лишь о фултонской речи У. Черчилля, в то время как величайший британец в истории произнёс несколько знаменитых речей, которые являются примером ораторского искусства и вдохновляют тысячи людей. Возможно, что таких речей в У. Черчилля наберётся даже больше, чем у других известных людей. Они все разные – одни он читал по радио, другие произносил перед выпускниками колледжей и школ, одни – получасовые, другие – на пару предложений. Но есть нечто объединяющее, то, что характеризирует и другие известные выступления, то, что затмевает художественную красоту. Глубина. По свидетельствам современников в годы войны жизнь в Британии во время радиообращений Черчилля практически замирала. У приёмников собирались дети и взрослые, молодые и пожилые. Его речи не только вселяли надежду, они стали своеобразным ритуалом. Подобных примеров история не знает, и это делает обязательным знакомство хотя бы с частью наследия британского премьер-министра.
13 мая 1940 г., вступая на должность премьера, Черчилль, говоря о предстоящих испытаниях войны, в небольшом обращении использовал всё своё красноречие. Его знаменитая речь «Blood, Toil, Tears and Sweat» переводится на русский как «Кровь, тяжелый труд, слёзы и пот». Мы уверены, что это выступление не может оставить равнодушным никого. Судите сами – вот часть сказанного:
Я не могу предложить ничего, кроме крови, тяжёлого труда, слёз и пота. Нам предстоит суровое испытание. Перед нами много долгих месяцев борьбы и страданий. Вы спросите, какова наша политика? Я отвечу: вести войну на море, суше и в воздухе, со всей нашей мощью и со всей той силой, которую Бог может даровать нам; вести войну против чудовищной тирании, равной которой никогда не было в мрачном и скорбном перечне человеческих преступлений.
Такова наша политика. Вы спрашиваете, какова наша цель? Я могу ответить одним словом: победа – победа любой ценой, победа, несмотря на все ужасы; победа, независимо от того, насколько долог и тернист может оказаться к ней путь; без победы мы не выживем. Необходимо понять: не сможет выжить Британская империя – погибнет всё то, ради чего она существовала, погибнет всё то, что веками отстаивало человечество, к чему оно веками стремилось, и к чему будет стремиться. Однако я принимаю свои обязанности с энергией и надеждой. Я уверен, что люди не дадут погибнуть нашему делу.
Сейчас я чувствую себя вправе потребовать помощи от каждого, и я говорю: «Пойдёмте же вперёд вместе, объединив наши силы».
С точки зрения риторики сильными сторонами этой речи является прямота, честность и высказанная уверенность. Но каков рецепт успеха? Не секрет, что Черчилль всегда готовился к своим выступлениям, продумывая и грамотно их строя. Помимо общего стиля обращения следует выделить использование отдельных ораторских приёмов, в частности риторических вопросов, с помощью которых автор показывает собственную позицию. В привязке к ситуации, в которой речь произносилась, выглядят они не только актуально, но и органично.
Также он мастерски применяет призывы. В тогдашних условиях, апеллируя к глобальным ценностям (существование Британской империи), Черчилль своими воззваниями обращается и к народу, поддержка которого нужна, и к представителям разных политических сил, рисуя картину таким образом, что двух взглядов на происходящее быть просто не может.
Спустя месяц после первого выступления в качестве премьер-министра, союзник Англии Франция был повержен. Речь У. Черчилля по этому поводу («TheirFinestHour»; в переводе на русский – «Их звёздный час») в Палате общин 18 июня была не менее впечатляющей, но походила более на доклад со статистическими данными. С наиболее живописной заключительной её частью вечером этого же дня он обратился к британской нации. Короткое радиосообщение стало настолько популярным, что сегодня считается одним из знаменитейших выступлений политика и образцом риторического мастерства:
Подводя этот страшный итог, и трезво оценивая грозящие нам опасности, я вижу серьёзные основания для бдительности и усилий, но не вижу причин для паники и страха. На протяжении первых четырёх лет прошлой войны союзников преследовали сплошные неудачи и разочарования… Мы не раз задавали себе вопрос: «Как мы придём к победе?» – и никто не мог дать на него точный ответ до тех пор, пока в конце совершенно неожиданно и внезапно наш страшный враг не капитулировал перед нами, а мы так упивались победой, что в своем безумии отбросили прочь её плоды…
Битва, которую генерал Вейган называл битвой за Францию, закончена. Я полагаю, что сейчас начнется битва за Англию. От исхода этой битвы зависит существование христианской цивилизации. От её исхода зависит жизнь самих англичан, так же как и сохранение институтов государственности и нашей империи. Очень скоро вся ярость и мощь врага обрушатся на нас, но Гитлер знает, что он должен будет либо сокрушить нас на этом острове, либо проиграть войну. Если мы сумеем противостоять ему, вся Европа может стать свободной и перед всем миром откроется широкий путь к залитым солнцем вершинам. Но если мы падём, тогда весь мир, включая Соединённые Штаты, включая всё то, что мы знали и любили, обрушится в бездну нового средневековья, которое светила извращённой науки сделают ещё более мрачным и, пожалуй, более затяжным. Поэтому обратимся к выполнению своего долга и будем держаться так, чтобы, если Британской империи и её Содружеству наций суждено будет просуществовать ещё тысячу лет, то и тогда, через тысячу лет люди могли сказать: «Это был их звёздный час».
Уже первые слова выступления позволяют автору добиться внимания аудитории. Для этого У. Черчилль применяет такие ораторские приёмы, как предуведомление и повышение напряжения. «Подводя этот страшный итог…» – эта фраза заставляет слушателей полностью сосредоточиться на том, что говорит оратор.
Показательным и очень удачным, исходя, в том числе, и из личных убеждений автора, является подобранное им сравнение: если Германия победит – мир ждёт новая эпоха средневековья. На основании того, что долг Британии перед всем христианским миром (в некоторой мере – гиперболизация – еще один приём) – не допустить подобного сценария, строится призыв к стойкости. Очень важно то, что, не смотря на тему обращения, речь очень поэтична. Черчилль приводит аналогии залитых солнцем вершин, которые откроются перед всем миром, если Британия справится со своим заданием. Это действительно мотивирует.
Пожалуй, самая известная в историческом и политическом контексте речь У. Черчилля была произнесена ним перед выпускниками Вестминстерского колледжа в городе Фултон, США, 5 марта 1946 г. Советскими политиками она была воспринята как сигнал к началу холодной войны, но сам британский политик в то время не был официальным лицом. У власти находились лейбористы, консерватор же Черчилль лишь высказывал собственные взгляды, отстаивая идею необходимости тесного союза Великобритании и Соединённых Штатов. Но его резкие взгляды и оценки коммунизма были быстро подхвачены прессой, которой особенно понравилась мысль о «железном занавесе». Таким образом, благодаря пристальному вниманию со стороны общественности, фултонская речь стала одной из самых знаменитых в истории ХХ века. Она подвела итог под новым раскладом сил в мире, который стал биполярным, а США заняли в нём место единоличного лидера Запада.
С точки зрения риторики всё вышеописанное мешает оценить выступление Черчилля именно как произведение ораторского искусства. Исходя из его значимости, этот аспект просто теряется, а мнения разделяются. Но одно бесспорно – познакомиться со словами, сказанными политиком в Фултоне, стоит каждому. И тем, кто хочет научиться мастерству публичных выступлений, и тем, кто интересуется историей периода, и тем, кто просто хочет немного расширить свой кругозор.
По материалам 4brain.ru