«Я счастлив! — тайный яд течёт в моей крови…» Михаил Лермонтов
Я счастлив!- тайный яд течет в моей крови,
Жестокая болезнь мне
смертью угрожает.
Дай бог, чтоб так случилось. Ни любви,
Ни мук умерший уж не знает;
Шести досток жилец уединенный,
Не эная ничего, оставленный, забвенный,
Ни славы зов, ни голос твой
Не возмутит надежный мой покой.
Пессимистические настроения характерны для значительной части творческого наследия Лермонтова. Один из периодов их усиления пришелся на промежуток с 1830 по 1832 год. Причиной тому стала несчастная любовь, на тот момент юный поэт пережил два сильных увлечения – Екатериной Александровной Сушковой и Натальей Федоровной Ивановой. Первая фактически насмехалась над чувствами шестнадцатилетнего Михаила Юрьевича. Вторая сначала ответила ему взаимностью, но впоследствии предпочла другого кавалера. Сильнейшим ударом для Лермонтова стала и смерть отца, скончавшегося в 1831 году. Юрий Петрович очень любил сына, осознавал его гениальность, хотя и не имел возможности часто с ним встречаться из-за бабушки поэта по матери – Елизаветы Алексеевны Арсеньевой.
Стихотворение «Я счастлив! – Тайный яд течет в моей крови…» — типичный лирический монолог для поэзии Михаила Юрьевича 1830-32 гг. Герой произведения рад неумолимо приближающейся скорой смерти, вызванной тяжелой болезнью. Избавление от жизненных мук, от возможности испытывать любовь, от желания славы – вот что в наибольшей степени привлекает его. Земное существование разочаровало персонажа. В вечном покое видит он единственный вариант спасения, с нетерпением ожидая уединения в гробу. Восторг от близкой кончины подчеркивается частым употреблением риторических восклицаний – четыре раза в восьми строках. Также стоит обратить внимание на парадокс, которым начинается стихотворение. Лирический герой заявляет, что счастлив. Причина счастья довольно необычна – тайный яд, текущий в крови, то есть жестокая болезнь, угрожающая жизни.
Соотнесение покоя и смерти нередко встречается в ранней лермонтовской поэзии. В частности, речь идет о стихотворениях «1830. Мая. 16 число», «Челнок», «Что толку жить. Без приключений…». В последнем произведении тема раскрыта в ироническом ключе. Михаил Юрьевич рассказывает о перспективах покойника – про положение в гроб, про червей, которые обглодают скелет, про панихиду в церкви, про то, как однажды могилу разроют, чтобы положить туда новый гроб, ведь места на кладбище всем не хватает. В мировой литературе и философской традиции уподобление смерти покою – явление вполне распространенное. Правда, Лермонтов эту метафору толкует по-своему. У него она символизирует духовное опустошение, а также означает утрату памяти.
По материалам pishi-stihi.ru
Автограф: ИРЛИ, оп. 1, № 4 (тетр. IV), л. 17 об. Автограф зачеркнут. Впервые опубликовано: Соч. под ред. П. А. Висковатова. Т. 1. 1889. С. 60.
Особенность ст. «Я счастлив! — тайный яд течет в моей крови…» состоит в прямом выражении желания смерти как способа обрести наиболее «надежный» покой. Б. М. Эйхенбаум отмечает, что в лирике Л. 1831–1832 гг. «юношеский пессимизм достигает своего предела» [10]:
Я счастлив! — тайный яд течет в моей крови,
Жестокая болезнь мне смертью угрожает.
Дай бог, чтоб так случилось. ни любви,
Ни мук умерший уж не знает;
Шести досток жилец уединенный,
Не зная ничего, оставленный, забвенный,
Ни славы зов, ни голос твой
Не возмутит надежный мой покой! [II; 10]
Ощущение счастья при мысли о смерти объясняется перспективой полной отгороженности от живых. Лирический субъект ст. «Я счастлив! — тайный яд течет в моей крови…» и близкого к нему ст. «Смерть» («Оборвана цепь жизни молодой…») (1830–1831) доведен до отчаяния и готов на все ради избавления от дисгармоничных, мучительных для него отношений людей, которые являются привычными в их среде. Не случайны в обоих ст. обращения к Богу, «единственному его собеседнику» [1], с мольбой о смерти, восклицания, передающие искренний восторг перед ее приближением, а также полное отсутствие элементов иронии. «Покой» после смерти, представленный грубо неприглядно («шесть досток» — в первом и «дом гробовой» — во втором ст.), оказывается предпочтительнее лучшего, что может предложить жизнь, любви и славы. Лирический субъект второго ст. считает адские мучения «радостью» в сравнении с происходящим в людской среде («Пуская меня обхватит целый ад, / Пусть буду мучиться, я рад, я рад, / Хотя бы вдвое против прошлых дней / Но только дальше, дальше от людей» [I; 283]). Такое решение проблемы отношений с людьми свидетельствует о глубоком драматизме первых столкновений гениальной натуры с мелочной суетой обыденности и является «проявлением страстного протеста, решительного отрицания действительности» (В.Ю. Троицкий) [7] молодым Л.
В дальнейшем мотив покоя, для достижения которого необходимо отстранение от пошлости повседневной жизни людей, сохраняется в лирике Л., но соотносится с другими образами, например, с образом «дворца высокого» и уединенного райского сада в ст. «Желанье»; с образом сна-забвения в концовке ст. «Выхожу один я на дорогу…». В этих, более поздних, ст. покой рисуется как некое «инобытие» [9], является состоянием, которое «нельзя отнести ни к собственно бытию, ни к небытию» [9], и, в отличие от ранних ст., связан с пребыванием человека в идеальном мире природы, красоты и гармонии. Однако в лирике Л. до конца сохраняется «трагическое ощущение невозможности жизни, когда она в разладе с нормами бытия, завещанными создателем» (И. П. Щеблыкин) [8], необычайно мрачно переданное в ст. 1832 г.
Ст. положил на музыку М. Н. Симанский («Итак, я счастлив…»).
Лит.: 1) Аношкина В. Н. Звездный мир поэзии М.Ю. Лермонтова // «Мой гений веки пролетит…». К 190-летию со дня рождения М.Ю. Лермонтова. Воспоминания, критика, суждения. — Пенза: Лермонтовское об-во, 2004. — С.134; 2) Зырянов О.В. Концепт «покой» в лирике М.Ю. Лермонтова: фрагмент индивидуальной поэтической мифологии // Проблемы изучения и преподавания: Межвузовский сб. научных трудов. — Ставрополь: Изд-во СГУ, 1997. — С. 123–129; 3) Кормилов С.И. Поэзия М.Ю. Лермонтова. — М.: МГУ, 2004. — С. 32; 4) Милевская М.И. Мотив «сна-смерти» в раннем творчестве М.Ю. Лермонтова // Проблемы изучения и преподавания: Межвузовский сб. научных трудов. — Ставрополь: Изд-во СГУ, 1996. — С. 36–54; 5) Миллер О. В. «Я счастлив! — Тайный яд течет в моей крови» // ЛЭ. — С. 641; 6) Пейсахович М.А. Строфика Лермонтова // Творчество М.Ю. Лермонтова. — М.: Наука, 1964. — С. 473; 7) Троицкий В.Ю. Поэт тревожной мысли // «Мой гений веки пролетит…». К 190-летию со дня рождения М.Ю. Лермонтова. Воспоминания, критика, суждения. — Пенза: Лермонтовское об-во, 2004. — С. 139–140; 8) Щеблыкин И.П. Вечно зовущий к себе гений // «Мой гений веки пролетит…». К 190-летию со дня рождения М.Ю. Лермонтова. Воспоминания, критика, суждения. — Пенза: Лермонтовское об-во, 2004. — С. 153; 9) Эйгес И.Р. О Лермонтове (К метафизике сновидения) // М.Ю. Лермонтов: Pro et contra. Антология. — Т. 1. — СПб: Изд-во русской христианской гуманитарной академии, 2013. — С. 527–528; 10) Эйхенбаум Б.М. Статьи о Лермонтове. — М.; Л.: АН СССР, 1961. — С. 336.
По материалам lermontov-slovar.ru
Когда Рафаэль вдохновенный
Пречистой Девы лик священный
Живою кистью окончал,
Своим искусством восхищенный
Он пред картиною упал!
Но скоро сей порыв чудесный
Слабел в груди его младой,
И утомленный и немой,
Он забывал огонь небесный.
Таков поэт: чуть мысль блеснет,
Как он пером своим прольет
Всю душу; звуком громкой лиры
Чарует свет, и в тишине
Поет, забывшись в райском сне,
Вас, вас! души его кумиры!
И вдруг хладеет жар ланит,
Его сердечные волненья
Все тише, и призрак бежит!
Но долго, долго ум хранит
Первоначальны впечатленья.
Когда во тьме ночей мой, не смыкаясь, взор
Без цели бродит вкруг, прошедших дней укор
Когда зовет меня, невольно, к вспоминанью:
Какому тяжкому я предаюсь мечтанью.
О сколько вдруг толпой теснится в грудь мою
И теней и любви свидетелей. Люблю!
Твержу забывшись им. Но полный весь тоскою,
Неверной девы лик мелькает предо мною…
Так, счастье ведал я, и сладкий миг исчез,
Как гаснет блеск звезды падучей средь небес!
Но я тебя молю, мой неизменный Гений:
Дай раз еще любить! дай жаром вдохновений
Согреться миг один, последний, и тогда
Пускай остынет пыл сердечный навсегда.
Но прежде там, где вы, души моей царицы,
Промчится звук моей задумчивой цевницы!
Молю тебя, молю, хранитель мой святой,
Над яблоней мой тирс и с лирой золотой
Повесь и начерти: здесь жили вдохновенья!
Певец знавал любви живые упоенья…
…И я приду сюда, и не узнаю вас,
О струны звонкие. ……………….
……………………………..
……………………………..
Но ты забыла, друг! когда порой ночной
Мы на балконе там сидели. Как немой,
Смотрел я на тебя с обычною печалью.
Не помнишь ты тот миг, как я, под длинной шалью
Сокрывши, голову на грудь твою склонял —
И был ответом вздох, твою я руку жал —
И был ответом взгляд и страстный и стыдливый!
И месяц был один свидетель молчаливый
Последних и невинных радостей моих.
Их пламень на груди моей давно затих.
Но, милая, зачем, как год прошел разлуки,
Как я почти забыл и радости и муки,
Желаешь ты опять привлечь меня к себе.
Забудь любовь мою! покорна будь судьбе!
Кляни мой взор, кляни моих восторгов сладость.
Забудь. пускай другой твою украсит младость.
Ты ж, чистый житель тех неизмеримых стран,
Где стелется эфир, как вечный океан,
И совесть чистая с беспечностью драгою,
Хранители души, останьтесь ввек со мною!
И будет мне луны любезен томный свет,
Как смутный памятник прошедших, милых лет.
Собранье зол его стихия.
Носясь меж дымных облаков,
Он любит бури роковые,
И пену рек, и шум дубров.
Меж листьев желтых, облетевших
Стоит его недвижный трон;
На нем, средь ветров онемевших,
Сидит уныл и мрачен он.
Он недоверчивость вселяет,
Он презрел чистую любовь,
Он все моленья отвергает,
Он равнодушно видит кровь,
И звук высоких ощущений
Он давит голосом страстей,
И муза кротких вдохновений
Страшится неземных очей.
Мы снова встретились с тобой…
Но как мы оба изменились.
Года унылой чередой
От нас невидимо сокрылись.
Ищу в глазах твоих огня,
Ищу в душе своей волненья.
Ах! как тебя, так и меня
Убило жизни тяготенье.
Поверь, ничтожество есть благо в здешнем свете.
К чему глубокие познанья, жажда славы,
Талант и пылкая любовь свободы,
Когда мы их употребить не можем?
Мы, дети севера, как здешние растенья,
Цветем недолго, быстро увядаем…
Как солнце зимнее на сером небосклоне,
Так пасмурна жизнь наша. Так недолго
Ее однообразное теченье…
И душно кажется на родине,
И сердцу тяжко, и душа тоскует…
Не зная ни любви, ни дружбы сладкой,
Средь бурь пустых томится юность наша,
И быстро злобы яд ее мрачит,
И нам горька остылой жизни чаша;
И уж ничто души не веселит.
По материалам rubook.org